Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [129]

«Роченсальмской гавени на сей год положенные укрепления совершены: для сей водружение флага в высочайшей воле вашего Императорского Величества. Також устроены пограничные полевые укрепления. Обоим за сим следуют планы, которые повергаю и пр…»[1163].

На полях сохранилась собственноручная резолюция самой императрицы:

«Флаг поставить до будущей осени по окончании всей работы»[1164].

И снова, несмотря на ухудшающуюся погоду, объезды строительства[1165], отчеты о расходовании средств Салтыкову и Турчанинову[1166]. И снова в осенних письмах, летящих из Кюменьгорода и Вильманстранда, он пишет в Петербург об извести и кирпиче, о кирпиче и извести[1167]. Так проходят сентябрь и октябрь. Наступил ноябрь, и добавилась забота о дровах[1168] и необходимость снабдить солдат теплой одеждой[1169]. Заботясь о подчиненных всегда, где бы ни приходилось служить, и в Финляндии Суворов составляет правила о сбережении их здоровья в 20 пунктах[1170]. Ответственность же их соблюдения возлагает он на офицеров:

«Почему за нерадение в точном блюдении солдатского здоровья начальник строго наказан будет. Старший офицер в том временно над прочими начальник, каждую почту в дивизионное дежурство присылает цидулы о здоровье солдат и о благопоспешном взыскании с нерадивых при них обер и унтер-офицеров»[1171].

Январь 1792 г. начался для него указом императрицы о назначении командиром Финляндской дивизии[1172]. А уже 22 января последовал государынин рескрипт о передаче в его командование Саймской флотилии канонерских лодок:

«…соизволяя, чтобы Вы учинили распоряжения, дабы та флотилия, по наступлении удобного времени, могла производить обыкновенную экзерцицию»[1173].

И снова, как прежде, пребывала она к нему благосклонной. К экзерциции был он готов еще в августе, когда посреди забот о кирпиче, извести, гвоздях и прочем нашел время написать Турчанинову об обучении солдат:

«Экзерциция, по полковничьей инструкции, 6 недель, по сему закону, буде солдаты иных упражнены, термин ее от предуведомления о войне. 1-е. Марш, натуральной крестьянский шаг отличен от натурального солдатского и не требует фронта; конской взводной забег портит солдатский шаг[1174]. 2-е. Плутонги для приклада[1175]. 3-е. Кроме егерей, двушереножный фронт лишен вовсе импульзии, стрельба его хороша за рвом, бруствером, в лесу и за рекою[1176]. Прежде сего косые ряды были исправны по полк[овничьей] инструкции], не количество – качество!»[1177]

Но главная забота Суворова, как и в прошлом году, – это строительство. В январе он просит Турчанинова прислать двух каменщиков в Виль-манстранд и о разрешении использовать принадлежащую кабинету Ее Импертоского Величества жесть для покрытия кровель в Нейшлоте[1178]. В феврале Суворов печется о пополнении артиллерийских припасов для крепостей и флотилии[1179]. Заботит его даже постройка сараев для укрытия судов Роченсальмской флотилии[1180]. И снова просит он ассигновать деньги на перевозку извести в Роченсальм[1181], об отпуске средств на содержание больных[1182]. Так проходят март и апрель. Генерал напоминает Салтыкову о необходимости отпустить недополученные по сметам деньги на продолжение строительства укреплений[1183]. В середине мая представляет Турчанинову расчеты необходимых средств на строительство в 1793 и 1794 г. и все время просит прислать денег на текущие расходы[1184]. В конце мая – начале июня «воюет» с капитаном 1-го ранга А. Л. Симанским из-за задержек с доставкой транспортных судов и строительных материалов[1185].

А между тем в Речи Посполитой вспыхивает гражданская война – и туда вводят российские войска. Другие сражаются и пожинают лавры. Заняты делом те самые Кречетников, Каховский и пр., а не он, который самой природой предназначен сделать все это же и лучше, и быстрее. Неудивительно, что нервы его сдают, и в коротком письме Турчанинову от 21 июня слышим мы крик души:

«Милостивый государь мой Петр Иванович! Во всю мою жизнь я был всегда в употреблении, ныне, к постыдности моей, я захребетник!

Здесь всеместно в наилутчем течении.

Г[енерал]-м[айор] к[нязь] Щербатов достойный мой приемник.

Окропляю слезами освященнейшие стопы…»[1186]

В тот же день из Роченсальма шлет Суворов прошение императрице:

«Высочайшую милость всеподданнейше приемлю смелость испросить, чтоб быть мне употреблену с каким отделением войск в Польше, как тамо действия происходят и хотя бы оные приняли скорый конец».[1187]

Турчанинов передал прошение Екатерине II, и 24 июня генерал получил от нее ответ:

«Польские дела не требуют графа Суворова. Поляки уже просят перемирие, дабы улажить, как впредь быть»[1188].

Расстроенный высочайшим ответом, жалуется наш герой все тому же Турчанинову:

«Обстоятельства здешнего моего вступления переменили вид весною. Усердная моя и простодушная служба родила мне завистников безсмертных. Положение ваше к ним вас не соединяло, вы были мой друг и, может быть, один близ трона видели вы театр, на который вступили: Кречетников], бывшей с[екунд]-майор, и Ках[овский]-подпорутчик, как я был старшей подполковник в полных действиях полевого солдата, в чем воспитанной до сей поры пребывал. Ныне 50 лет практики обратили меня в класс захребетников. Клевреты из достоинства низринули меня в старшинство, ведая, что я всех старее службою и возрастом, но не предками и камердинерством у равных. Факционной и в титле отечественника заглушать, – я жгу известь и обжигаю кирпичи, – чем ярыги с стоглавою скотиной меня в С[анкт]-П[етер]б[урге] освистывают. Изгибы двусмысленных предлогов здесь упадают. Далек от тебя смертной, о Мать Отечества! Повели вкусить приятной конец хоть пред эскадроном. Сие между одним вами и мною, предаюсь в объятия благодетельной судьбы»