Неписанный закон - [31]

В течение целого часа в мрачной зале раздавался страстный и мелодичный голос защитника. Он подробно излагал несложную жизнь Карла. Адамс рассказал, как дружно, весело и безропотно работали Карл и Катрина, сколачивая себе и детям копейку на черный день. Карл сидел неподвижно, только глаза его затеплились теплым блеском при упоминании о дорогом ему прошлом. Молодой адвокат немногими, но сильными штрихами набросал картину преждевременной старости четы Фишера. Карл слушал и лицо его подергивалось от боли, казалось, он впервые постиг здесь на суде всю тяжесть пережитых с женою невзгод, впервые заметил, как изменилась его жена. Адамс пространно говорил о крахе банка, поглотившем все деньги несчастных стариков, о поисках работы, о неудаче, о встрече с Абе Ларкинсом, о семилетней подделке кредитных билетов, о нахождения кошелька с деньгами и возвращении его владельцу, о проекте застраховать свою жизнь и, если понадобится, покончить с собой, об аресте и добровольном признании своей виновности, но Карл ничего не слышал. Он сидел, опустив голову, он был всецело занять созерцанием нового, чуждого ему образа жены, только что нарисованного Адамсом.

По мере того, как говорил Адамс, лицо судьи становилось задумчивее. В начале речи его взор перескакивал с предмета на предмет, но под конец он остановился на Карле. Вместо прежней суровости на лице судьи проскользнуло что-то теплое, – чувство жалости к несчастному.

– «Такова жизнь и характеристика Карла Фишера», – закончил свое повествование Адамс.

– «В глазах закона он является виновным в мошенничестве, и я ходатайствую о прекращении дела на следующих двух основаниях. Во первых, хотя он и нарушил закон, но все же он честный человек, основа каждого его поступка, каждого его импульса – любовь. Тут не незнание закона, а лишь неведение того зла, которое происходит вследствие нарушения закона. Между этими двумя видами неведения есть существенное различие. Теории о наказуемости основываются на посылке, что все, нарушающие закон, являются угрозой для общества. Исходя из положения, что попрание закона вызывается злонамеренным желанием или импульсом, нам говорят, что незнание закона не служит оправданием, что недостаток осведомленности относительно особых запрещений и наказаний нельзя истолковывать в пользу их нарушителей. Поэтому прошу оправдать его, основываясь не на неведении закона, а на неведении характера совершенного деяния. Этот человек в помыслах не имел обманывать. Когда я пришел к нему в камеру, он сильно грустил о жене и детях, он был в отчаянии, что не смог вернуть им утерянное обеспечение. Совесть ни в чем не упрекала его, он не сознавал, как он тяжко согрешил относительно других. Помогать другим – его единственное представление о правде, вредить другим – вот его представление о зле. Он был очень удивлен и глубоко опечален, когда мне удалось разъяснит ему, что каждый подделанный им кредитный билет в 52 доллара непременно всплывет наружу и причинить другим не только один убыток, но, быть может, даже страдания. Для него теперь также немыслимо подделывать и сбывать фальшивые деньги, как оставить у себя кошелек с чужими деньгами, собственника которого можно было отыскать. Скажи ему кто-нибудь семь лет тему назад то, что я сказал ему в его камере, его свобода не зависела бы теперь от вашей милости.

Мне кажется этого одного достаточно для его оправдания. Для безопасности общества совершенно излишне сажать этого человека в тюрьму. Поступить с ним сурово было бы преступлением, единственным во всем этом деле. Все, что можно было сделать, чтобы раскрыть ему глаза на последствия его преступления, уже сделано. Действовать дальше против него было бы только проявлением глупой, неразумно тиранической власти.

Если бы его тогда не арестовали и останься он в том же неведения, он наверное совершил бы новый подлог и вдобавок сделался бы самоубийцей. Еще не так давно этот человек, готовый пожертвовать своею жизнью ради жены и детей, должен был бы быть ввергнут, по воззрениям избранного Богом народа, во веки в ад.

Многие найдут его план покончить с собой самоубийством – преступлением, для меня он окружен таким же сиянием, как и искупление Христа. Я объяснил ему, в чем заключается мошенническая сторона его проекта, и он никогда в жизни не прибегнет к нему теперь. Но укажите только этому человеку, как ему ценою своей жизни обеспечить семью или искупит мир и он с благодарностью умрет.

Чего же большего можно требовать? Чего мы в праве ожидать от общества, которое берется судить других и избегает делать различие по существу между добром и злом. Мне говорят, что нельзя оправдывать нарушителей закона из-за таких сентиментальностей, что тогда повсюду водворится полнейший хаос. Мне говорят, невозможно освободить человека с добрым, чистым и нежным сердцем за то лишь, что он согрешил по недостатку понимания. Мне говорят, что, освободив его, мы установили бы весьма опасный прецедент, которым непременно воспользуются злые и преступные люди в своих личных интересах.

Вот мой ответ на все эти возражения. Справедливо-ли карать хорошего человека за ошибки, главная причина которых неведение. Мы говорим, что краеугольный камень нашего законодательства закон Божий, не должны ли мы поэтому руководиться в наших приговорах суждениями того, кто читает в наших сердцах. Имеем ли мы право, спрашиваю я опять, карать человека, заблуждающегося по неведению? Как мы должны поступать: карать его или просвещать? Вот в чем вопрос. Если вы находите, что умнее и благороднее покарать его, то приговорите его, ваша милость, к принудительным работать на наивысший срок. К чему проявлять скаредность, раз мы поступаем благородно. Если правда приводит к правосудию, порождающему любовь и просвещение, то умоляю вашу милость заставить его соблюдать их. Вот где был бы достойный пример для состязающегося света.