Неписанный закон - [30]

Вечером он лег спать с тяжелым сердцем. Ему не спалось. Он чувствовал, что предстоящая задача не под силу ему. В течение всей недели он был какой-то странный, взволнованный. Он перестал дома обедать и возвращался очень поздно. Лу никак не удавалось переговорить с ним наедине. За завтраком он теперь почти не смотрел на нее и не обращал никакого внимания на её таинственные знаки. Лу сначала обижало его невнимание, но вскоре все было позабыто. Она стала тревожиться за него, ее мучили его ежедневные таинственные исчезновения.

Настало воскресенье. За завтраком Лу наконец собрала все свое мужество и решительно спросила его, пойдет ли он с ними в церковь.

– Нет, – ответил он, – завтра утром в десять часов слушается дело Карла Фишера, а я еще не вполне подготовился к защите.

– Отчего вы не просили отложить дело?

– Устроить это можно было бы, да не в том сила.

Его угнетало и мучило сознание своей неопытности и неумение убеждать других.

– Где назначено заседание суда? спросила Лу, стараясь казаться равнодушной.

– В здании почтовой конторы – в Круглом зале.

Весь этот день и далеко за полночь Адамс проработал у себя в комнате. Он то присаживался к столу, то шагал по комнате. Мысль о Карле не покидала его. Мысленно Адамс составлял речь, правдивое изложение прошлого подсудимого. Он старательно подыскивал слова для лучшей характеристики высокой нравственности подсудимого, тщательно отделывал каждую фразу, каждое слово. Ему необходимо было воссоздать себе обвиняемого таким, каким он жил среди тех сил и того общества, которым он причинил такой явный ущерб. Только воссоздав облик Карла до ареста, можно будет дать ему верную характеристику. Нужно понять, доискаться истинного взаимоотношения этого человека к обществу и общества к нему, суметь так использовать добытый материал, чтобы не повредит подсудимому, но добиться мудрого и справедливого решения дела.

Он писал, задумывался и рвал затем исписанный лист на мелкие клочки. Наконец, измученный, он лег спать, подавленный предчувствием предстоящего поражения.

На следующее утро он вполне овладел собой и, решив не придавать значения своим опасениям, он отправился в суд с твердым намерением сказать всю правду суду, изложить ему свои чувства и не терять веры в могущество истины.

В зале заседания было почти пусто, когда дошла очередь до дела Карла Фишера. Боковые скамьи были пусты: старик сам сознался в своей виновности и потому дело должно было слушаться без участия присяжных заседателей. Перед загородкой, за которой восседали судья и клерки, стоял длинный стол. По одну сторону стола заняли места обвинитель, его помощник и стенограф, с другой – лицом к суду Карл и Адамс.

К разбору дела явилось несколько человек и заняли места в глубине залы. Они представления не имели, какое дело будет сейчас слушать, они попали сюда случайно, не зная, как убить время. Процесс никого не интересовал: преступник был самый заурядный человек, дело не представляло даже интереса общественного скандала. Как толпа ломилась бы на это самое дело, если бы дело зашумело, возбудило общественное внимание!

В десять часов в залу заседания тихо вошла Лу, и вслед затем заседание было объявлено открытым. На лицо девушки была спущена коричневая вуаль. Лу не хотела, чтобы ее узнал судья Престон или Адамс. Она уселась около самых дверей, рядом с каким то старым господином.

Адамс молча поднялся с своего места и положил руку на плечо Карла. Глаза его были грустны и задумчивы, губы его заметно дрожали. Наконец он тихо заговорил, с мольбой в голосе.

«Ваша милость», – начал он с неподдельной простотой, – «неделю тему назад вы поручили мне защиту по настоящему делу и я равнодушно согласился. В то время я чувствовал лишь одно отвращение к заведомому мошеннику, самая мысль о защите была мне глубоко несимпатична. Истекшая неделя навсегда останется памятной моему клиенту и мне. В течение этих немногих дней я впервые разъяснил ему, в чем собственно заключается преступность его деяния, я же обязан ему более правильным представлением о том, что принято называть человеческой добродетелью.

„Мой клиент, Карл Фишер, обвиняется в подделке и распространении фальшивых кредитных билетов. Я лично от себя, именем суда того общества, членами которого мы являемся, именем Христа, которого исповедует наш народ, ходатайствую о прекращении дела“.

Последовала пауза, обвинитель пошептался со своим помощником, загреб со стола кипу бумаг и неслышно вышел из залы. Дело не представляло для него интереса в виду сознания подсудимого. У него были более важные дела, пускай судья и его помощник выслушивают красивые фразы молодого адвоката. Судья потянул к себе кипу документов, относящиеся к другому делу, поправил на орлином носу очки в золотой оправе и принялся за изучение, лежавших перед ним бумаг.

– „Судья“, – сказал Адамс, обращаясь лично к нему. Тон и необычайное для защиты обращение заставили судью встрепенуться и оторваться от бумаг. „Не знаю, сумею ли я в коротких словах дать вам вполне верное представление об этом человеке“.

Взор судьи встретился с настойчивыми, умоляющими глазами молодого человека. Его поразила его прямая осанка, напряженность позы, его чрезвычайная серьезность. Судья откинулся на спинку кресла и приготовился слушать»