Непечатные пряники - [67]
Между тем кроме обычных промыслов были в Данилове и свои, особенные. Даниловские самовары если и не составляли в полной мере конкуренцию тульским, то уж точно были не хуже их качеством. Вагонами везли эти самовары в обе столицы[123]. Были в уезде деревни, которые делали только самоварные краны или только шишечки. Потом все эти детали привозили в Данилов и собирали на одной из трех самоварных фабрик. Сам процесс изготовления, к примеру корпуса самовара, был сложным и состоял, говоря нынешним языком, из множества технологических операций. Сначала кроили заготовку, потом заклепывали ее, потом зачищали, потом токарь что-то вытачивал, потом слесарь рихтовал вмятины, которые черт знает откуда появились, потом снова зачищали, лудили и вытачивали. И в промежутках между всеми этими операциями еще надо было успевать драть за ухо мальчика, который бегал как заведенный между всеми этими клепальщиками, токарями и кузнецами, нося заготовку от одного мастера к другому. Мальчиков никто специально не учил, но рано или поздно они, глядя, как работают мастера, научались сами. Если, конечно, уши у них были достаточно крепкими, чтобы перетерпеть первые два или три года беготни.
От даниловских самоваров не отставали даниловские пряники. Эти, конечно, с тульскими не тягались и приходились им скорее бедными двоюродными племянниками, чем братьями. Но все же они не умерли, как вяземские, а дожили до наших дней и продаются в даниловских магазинах. Что же до их вкуса… Нет, не тульские, но хороши по-своему и хранятся долго, умудряясь при этом не каменеть. Одна беда – теперь они не печатные. В том смысле не печатные, что буквы на них расплываются, как чернила на промокашке. Про герб на большом круглом прянике и говорить нечего. Медведя на этом гербе не узнала бы и мать родная.
Вообще жители города Данилова и уезда были мастерами на все руки и делали все, что делается. Кроме самоваров делали амбарные замки, глиняные игрушки, посуду, тачали сапоги, шили шубы, делали бочки, щетки из конского волоса, плели из соломки и бересты все, что плетется, в селе Середа делали тарантасы и резные сани, а уж кузнецы даниловские были в своем деле ювелирами. В девятьсот седьмом году в городе открылась кузница Александра Третьякова, который перед этим окончил годичные курсы по теории изготовления подков и ковке лошадей при офицерской кавалерийской школе в Санкт-Петербурге. Топоры, которые делались отцом и сыновьями Красиловыми в деревне Починки Даниловского уезда, были известны не меньше даниловских самоваров. Их закаливали в овсяной закваске – брали молотый овес, запаривали, разбавляли водой и опускали в бадью с этой закваской раскаленный топор. Со стороны все это выглядит натуральным шаманством, но качество топоров при этом было отменным. На топоре ставили клеймо – медведь. Это в том случае, если топор ковал сам старик Красилов. Если его сын, то медведь и точка рядом. Если внук – то точек было две. Трех точек на клейме не случилось – раскулачили Красиловых. Третьякову в этом смысле повезло больше – он и при новой власти занимался любимым делом. Правда, не столько работал в кузнице сам, сколько преподавал кузнечное дело в школе ФЗУ, готовившей железнодорожников для станции Данилов[124].
Железная дорога пришла в Данилов еще в 1872 году. Даниловские купцы отвели для нее участок земли под названием Козье болото. Строилась дорога тяжело: грунт плыл, шпалы вместе с рельсами тонули в болоте, рабочие болели и помирали, подрядчики, как водится, наживались. Тем не менее через год после утверждения проекта из Ярославля пришел в Данилов первый паровоз «Овечка» с товарными вагонами, а еще через год было открыто пассажирское движение от Данилова до Ярославля и вслед за ним от Данилова до Вологды. Построили деревянный пассажирский вокзал с часовней и буфетом, выдали паровозным бригадам карманные часы на цепочках[125], кондукторам и дежурным по станции толстые, закрученные вверх усы и пронзительные свистки, могущие просверлить голову насквозь от уха до уха, повесили на стену вокзала колокол, завезли на привокзальную площадь торговок с калеными орехами, семечками и пряниками, научили провожающих кричать сквозь паровозное уханье «Пиши каждый день!», а отъезжающих быстро писать пальцем на стекле вагонных окон справа налево «Люблю, мой ангел, не забудь выслать пять рублей», велели провожающим наконец выйти из вагонов, и… уездный город зажил новой железнодорожной жизнью. Задышал, закашлял клубами пара, засвистел паровозами, застучал молотками обходчиков, вагонными колесами и телеграфным аппаратом, зазвенел станционным колоколом и зашумел пассажирами на деревянном скрипучем перроне. Каждый день по железной дороге проезжало три сотни человек. Данилов стал, говоря железнодорожным языком, стыковой станцией. Из него поезда уходили на север и на восток.
Машинисты в Данилове чувствовали себя как капитаны в порту или как космонавты в Звездном городке. Правда, до машиниста нужно было еще дослужиться: покидать уголек в топку, потаскать ведрами паровозную тягу, сдать экзамен на помощника машиниста, научиться свистеть паровозным свистком не меньше пяти простых мелодий и одну сложную, уметь вовремя поднести спичку к папиросе машиниста, сдать экзамен на машиниста и только потом ходить как капитан или космонавт. Машинисты были в Данилове на вес золота. Даже советская власть их так ценила, что выдавала каждому бумагу о том, что ни личное имущество, ни продуктовые запасы машиниста не подлежат реквизиции.
