Непал. Винтажный роман - [29]

Неужели вершина? Неужели не «обманка»? Озираясь по сторонам, мы приходим к выводу, что да, это вершина, 8075 метров. И не просто вершина. Это первый в мире восьмитысячник, покорённый человеком!

– Вы так намучились, что, наверное, и это восприняли «со стороны» и без «поэзии»?

У Мориса на лице возникает почти потусторонняя улыбка:

– Мы испытали восторг. Жаль, что очень короткий, может быть, минутный или меньше. Но это эйфорическое ощущение перебило все остальные. Восторг был глобальным и выходил далеко за пределы горы, снега, холода. Какой прекрасной теперь стала жизнь! Даже если она завершится прямо сейчас – не важно. Цель жизни достигнута, и ничего лучшего в ней быть не может.

Представьте себе лучший из ваших снов. На мгновения я погрузился в такой сон. Меня разбудил Луи. Жёсткими словами «надо спускаться». Да, конечно… Но стоп! Как я могу спускаться, если не сделаны снимки?..

Предложу читателю лирическое отступление о победных снимках. Все восходители на горы любого достоинства «заточены» на вершинные фото. А как же: надо зафиксировать такой важный шаг в своей жизни! А если это не восьмитысячник, а семь, шесть, пять и так далее тысяч метров? Разницы нет, хоть бугор или, как говорят альпинисты, «пупырь», потребовавший, тем не менее, значительных усилий, – а запечатлеть надо!

Другой вопрос, что ты будешь снимать? С серьёзной вершины чаще всего ничего не видно, кроме льда, снега, камней, самих восходителей. Аналогичный или даже лучший вид получится и существенно пониже. Но это не имеет значения для радостных покорителей пика! Мы там были – и баста!

Тем не менее фото на вершине далеко не всегда может быть свидетельством покорения горы: каменная россыпь, снег, туман и другие природные нюансы затрудняют распознавание именно этой вершины. Поэтому на высшей точке принято оставлять свидетельства своего пребывания. Если есть камни, из них сооружают домик-тур, а в него кладут специальную капсулу или простую консервную банку с запиской. Чтобы, когда «другие придут, сменив уют на риск и непомерный труд», твою записку сняли и подтвердили: они туда точно забрались!

Можно затащить и попробовать закрепить на вершине фабричную или самодельную табличку из металла: специальными шлямбурными крюками она прибивается прямо к поверхности каменной плиты и сохраняется надолго. Если лёд, то забивается подобие трубы, штыря, а к ним привязываются флажки. Скажем, на Западной вершине Эльбруса долгое время стояла сварная металлическая пирамида – памятник событиям Великой Отечественной войны. А на Эвересте восходители искали принесённую когда-то треногу. Порой не находили – её заметало снегом, и тогда с «фотоотчётом» возникали некоторые проблемы. Помню, как на скальных первовосхождениях мы писали слова на камнях краской из баллончика…

После Мориса и Луи остались снимки, сделанные тем самым незамёрзшим фотоаппаратом. Перед спуском Морис произвёл судьбоносные, самые важные нажатия заветной кнопки, которые делают даже раненые, обмороженные, даже отчетливо сознающие, что очень скоро их не будет в живых. Но они покорили эту вершину! Морис достал со дна рюкзака скомканный, пропитанный многими жидкостями, начиная от растаявшего снега и кончая по́том и засаленными продуктами, французский флаг и несколько вымпелов. Привязал символику к ледорубу и поднял его над головой. Они с Луи поочередно щёлкали фотоаппаратом. А материальные свидетельства пребывания? Ах да, они оставили тюбик от сгущёнки…

– Надо спускаться! Давай, давай скорее! – уже почти закричал Луи.

– Вы обморозились во время восхождения и фотографирования?

– Нет. Мы просто сильно замёрзли. И начали очень быстро спускаться, даже запыхались и согрелись. Мы надеялись, что холодная трагедия вроде бы близится к завершению, но сильно ошибались: она продолжилась, причём как-то неожиданно, мистически, без влияния природных катаклизмов.

В какой-то момент я останавливаюсь, снимаю рукавицы и развязываю рюкзак. Зачем? Сам не знаю… Вот оно – «поехавшая крыша». И, о боже! Рукавицы падают на снег, скользят и катятся вниз по склону. Провожаю их взглядом и понимаю, что происходит что-то ужасное…

Совершенно очевидно, что нужно быстрее спускаться к палатке. Вторая связка восходителей из нашей группы должна быть там. Мы почти бежим. Но наползают облака, небо приобретает грязновато-серый цвет, поднимается пронизывающий насквозь ветер. Руки? Я забываю про руки. Я озабочен вопросом, найдём ли мы палатку при такой плохой видимости. Но вот я вижу её. Даже две, и вторая палатка предназначена для нас! Это значит, что Лионель и Гастон здесь! Как они обрадуются! Обе палатки поставлены входом друг к другу, чтобы легче общаться и ходить «в гости». Услышав меня, люди внутри одной из палаток задвигались. И показалась улыбающаяся голова Лионеля.

Вскоре он жмёт мои ладони и… улыбка исчезает с лица.

– Морис! Твои руки!

К тому времени я уже не чувствовал пальцев, а когда увидел палатки и друзей, то и вовсе забыл о них. А теперь посмотрел: пальцы были мертвенно белыми, с фиолетовым оттенком. И твёрдые…

Да, я ещё не сказал вам, что Луи потерялся. Вроде бы шёл всё время впереди меня, но где же он теперь? Мы отвлеклись от пальцев, высунулись из палатки и пытались что-нибудь разглядеть сквозь снег и туман. И тут раздался крик «помогите». Оказалось, что в тумане Луи проскочил палатку, потом увидел её снизу, закричал – тогда-то мы и услышали его голос – и начал подниматься. Но вот незадача: при подъёме Луи поскользнулся и пролетел ещё сотню метров вниз по склону. Мы видим, как он с трудом встаёт на ноги, пытается карабкаться вверх и вновь падает.