Неожиданные люди - [93]

— Хорошо, Маркин! Кончу аспирантуру — увидишь, ни единого вечера дома не буду сидеть! Хочешь — сиди один!

На что Леня Маркин лишь улыбнулся:

— Давай, давай…

Леня Маркин — домосед, и этим все сказано.

Когда по телевизору нет ничего интересного, он сражается с сыном в настольный хоккей или с детективным романом в руках ложится на диван. Если же читать неохота, то можно сходить к соседям, перекинуться в преферанс или «сгонять» шахматный блиц, и так как Леня Маркин здорово набил на этих блицах глаз и руку, то возвращается он, как правило, ликующим победителем. Примерно раз в две-три недели к ним забредают гости, друзья по работе, и Маркины встречают их с таким же шумным радушием, с каким встречают близких родных после долгой разлуки. Гостей усаживают на диван-кровать, придвигают столик, ставят на него бутылку с хорошим вином, закуску — причем хлопочет, как всегда, хозяйка, а сидящий в кресло хозяин развлекает их беседой, — и как только телевизор загремит спортивным маршем, приглашают друзей посмотреть матч. Леня Маркин «болеет» всех темпераментней, то и дело шлепает себя по ляжке и вскрикивает резким тенорком:

— Ну!! Эх, шляпа! Такой мяч (такую шайбу) смазать!

После матча приглашают и заводят магнитофон. Пока распивается вино, компания слушает Высоцкого и спорит о политике.

Политические взгляды Лени Маркина — самые радикальные, и если бы вам пришлось услышать, как, сидя за столом, он режет правду-матку, как лихо критикует начальство и предлагает смелые проекты реформ, то вы бы ни за что не поверили, что это тот самый Маркин, что на собраниях сидит молчит с неизменным детективом в руках или, прикрыв за стеклами очков глаза, потихонечку дремлет. Но это тот же самый Леня Маркин…

В конце концов гости устают и от политики, и от танцев под магнитофон, и от хорошего лирического пения, и нужна разрядка. Тогда распаленный весельем хозяин просит сына принести гитару, кладет ее на колено и, огрубив свой голос под хриплый баритон, изображает Высоцкого. Это у него выходит классно, и ему горячо аплодируют…

А если он пьян и пьяны гости и за окном уже ночь, то Леня Маркин заводит «Лунную», открывает голубоватый томик Есенина и с чувством, с артистическим подъемом читает под звуки сонаты «Черного человека». Гости бешено аплодируют, и лицо Лени Маркина розовеет от удовольствия…

Но вот пора прощаться. Гости благодарят хозяев за вечер и уходят, от души завидуя этой счастливой паре. А счастливые супруги укладываются спать, и Леня Маркин мечтательно вздыхает со своей кровати:

— Нин, а хорошо бы нам купить цветной телевизор, а?

— Ну и запросы у тебя, Маркин! Каждое лето ездишь на юг, собираешься в заграничное турне, а теперь тебе еще и цветной телевизор! Спи-ка давай!

— Ничего, — успокоительно улыбается Леня, — вот поднатужимся — и купим. — И, выключив ночник, засыпает сном праведных.

2 ЛЕНЯ МАРКИН ДЕЛАЕТ КАРЬЕРУ

Леня Маркин человек терпеливый, а терпение — великое благо; рано или поздно оно вознаграждается сторицей. Не прошло и трех лет после юбилея сорокалетнего Маркина, и предмет его вожделенных надежд — бразды правления лабораторией — оказались в его руках. Назначение это явилось следствием события неожиданного и трагического… Шеф Лени Маркина, несмотря на свой преклонный возраст обладавший замечательным здоровьем, едучи в автобусе, во время торможения налетел бедром на железную стойку, и тромб, образовавшийся от этого удара, привел старейшего из институтских могикан к скоропостижной смерти. В лаборатории покойного профессора служил один-единственный кандидат наук — Леня Маркин, и естественно, что он-то и остался преемником на этом столь ответственном научном посту. Правда, перед должностью его стояли три не очень-то приятных буквы «в. и. о.», но Леню Маркина сие не особенно обескураживало, ибо он рассудил, что ничего не существует более постоянного, чем временное; к тому же в институте ожидался в скором времени конкурс замещения должностей, и Леня Маркин, как свой человек в НИИ, имел все основания пройти по конкурсу и утвердиться в должности не менее как на пять лет.

Мысль о том, что наконец-то у него своя лаборатория, доставила Маркину такую радость, что несколько дней он ходил и блаженно улыбался, как влюбленный юноша. Но вот он перебрался в маленький, уютный кабинет покойного профессора и приступил к обязанностям «шефа»… Правда, среди сотрудников лаборатории модное это словечко применительно к Маркину пока еще не привилось, но сам Леня Маркин в душе называл себя шефом. Впрочем, он ничем не выдавал своего превосходства и внешне оставался таким же рубахой-парнем, как и раньше. Лабораторные приятели его по-прежнему могли зайти к ному в свободную минуту обменяться новостями, рассказать или послушать свежий анекдот, и только глаз особенно проницательного человека мог заметить начало сложных изменений, совершавшихся в его душе. И прежде всего это касалось честолюбия Маркина. Пожалуй, в каждом из нас, коль хорошо поискать, найдется червячок честолюбия, но в подавляющем большинстве случаев этот червячок, не найдя питательной среды, с годами погибает; у Лени же Маркина произошло наоборот: его червячок честолюбия стал неожиданно и быстро расти, а питательной средой для этого роста явилось то, что в той или иной мере сопутствует руководящей должности, — почет и уважение руководителю… Тут должен я признаться, что уважение, предупредительность, внимание, которыми пользовался Леня Маркин, глава лаборатории, были чисто внешними, как проявление одной из тех условностей, которые мы сами создаем и которым неукоснительно следуем, ибо Леня Маркин, как вы помните, ни на стезе организатора, ни на стезе ученого талантами никогда не блистал и поэтому не мог рассчитывать на подлинный авторитет среди коллег. Но тем не менее никто из них и виду не подал, что считает Леню Маркина не на месте, и тот небольшой ореол уважительности, которым — вполне, впрочем, заслуженно — окружали старого профессора, как бы по наследству перешел и к новому руководителю… Конечно, придирчивый читатель может обвинить сотрудников лаборатории в известной доле лицемерия, но, во-первых, как вы убедитесь позднее, вывод такой был бы слишком поспешным, а во-вторых, куда бы мы пришли, если бы тайное всегда и везде выдавали за явное и вещи называли своими именами? Разве можно допустить, что мы руководителя — того же Леню Маркина — начнем вдруг фамильярно называть по имени, на «ты», его порой неумные мнения в глаза называть глупыми, а начальственную грубость парировать тем же самым? Конечно, нет. Поэтому я — за уважительность в отношениях подчиненных к руководителю, я — за такую, если хотите, разумную условность. В конце концов, одежда — тоже условность, но ведь без нее мы не можем появиться и на пляже! Беда, однако, Лени Маркина — беда, разумеется, неосознанная — заключалась в том, что он условность принимал за чистую монету и с наслаждением жаждущего пил из чаши уважения, которая ему досталась вместе с должностью. Он пил, и хмель честолюбия приятно кружил ему голову…