Неожиданные люди - [36]

— Понял, — подавленно пробормотал Ваганов, ошеломленный этим страстным словоизвержением.

— И еще один совет: занимайтесь лучше делом, а не ревизией моих решений! Ревизоров у меня более чем достаточно!.. — И вдруг, без всяких переходов, спросил совсем другим, товарищеским тоном: — Как у тебя с недельно-суточным заданием? Выполнишь?

— Выполню, — сказал Ваганов, вставая.

— Ну! Действуй! — И через стол, через гранитный барьер протянулась к Ваганову маленькая цепкая рука…

«Да, черт возьми! И он умел не только говорить… Пень был возведен ровно через двое суток… Все это время он невылазно торчал на бетонном, чуть не вусмерть загонял механиков и инженеров, но раскрутил работу этой развалюхи до невиданных, рекордных темпов (после которых, правда, завод на неделю вышел из строя) — день и ночь, непрерывным потоком, он гнал на «Доменстрой» машины с бетоном, пока не забетонили фундамент доверху, до проектной отметки… И тот же Белецкий, когда подписывал акт о приемке пня под монтаж, помню, сказал: «Что-что, а хватка у нашего командира железная…»

«И все же наш провал начался именно тогда, с первой победы Кремнева: темп, который он с тех пор задал всему строительству, все больше ускорялся, и от этой сумасшедшей гонки громоздкая машина стройки начала трещать…»

«А ты все это молча наблюдал, — мелькнуло у Ваганова, но он тотчас же возразил себе: — Я с ним воевал, сколько сил моих хватало…»

«А толку что?.. Вспомни стадион…»

«Сколько сил моих хватало, я с ним воевал и спорил, — упрямо повторил себе Ваганов, — с первых же дней своего секретарства…»

«А кстати, зачем ты согласился быть секретарем?.. Не согласился бы — и совесть бы сейчас не мучила…»

«Я согласился потому, что люблю организаторское дело больше, чем техническое, инженерное».

«Странно все же, что секретарь обкома выдвинул тогда твою кандидатуру. Ведь ты так молод был — двадцать девять лет всего…»

«Возможно, именно поэтому меня и выбрали: для работы с Кремневым годились только молодые, крепкие нервы… К тому же меня знали… ведь я здесь начинал с первого колышка… четыре года строил жилгородок, два года секретарствовал в комсомоле… А может быть, особенное впечатление произвело то, что я сказал на перевыборном собрании… Я говорил о наболевшем: что пришла пора всю полноту ответственности за строительство взять на себя парткому… взять немедленно, пока администрирование не довело нас до беды…»

«Что оказалось очень нелегко…»

«Возможно, это даже оказалось не по силам нашему парткому… с таким секретарем, как я… Здесь нужен был бы человек покрепче и поопытнее… Но как бы там ни было, а став секретарем, я скоро понял, что Кремнев руководит неверно и во вред не только делу, но и людям. И тогда я попытался образумить этого человека».

«И попытка кончилась враждой…»

«Враждой, пожалуй… но — до сих пор уверен — не личной… во всяком случае, с моей стороны…»

«А с его?»

«Кто его знает… Но что ему пришлась не по нутру моя опека, в этом сомневаться не приходится. Когда он в первый раз в глаза услышал от меня неодобрение его работе, он чуть не задохнулся от ярости…»

«Ты выразил неодобрение его манерой вести оперативки…»

«Да… после того, как он чуть до инфаркта не довел Уварова. Эта сцена до сих пор стоит перед моими глазами… Как же это началось?.. Сейчас припомню».

…С бумагами в руках Кремнев, одетый в кремовый пиджак из чесучи, расположился во главе стола, тянувшегося вдоль всего огромного кабинета и унизанного с трех сторон сидящими (Ваганов, в новом качестве секретаря парткома, наблюдающий оперативку, занял стул по левую руку от Кремнева, у самого угла, — место, ставшее его традиционным местом), и едва начальник стройки сел, сосредоточенно пробегая глазами записи в своих бумагах, все разговоры оборвались, и над столом нависла тишина, та тягостная, нервная тишина, которая сопутствовала всем совещаниям, проводимым Кремневым, но которая уже не так угнетала Ваганова, как прежде, когда он находился среди тех, кто молча перед ними сидели сейчас, уставясь взглядом в стол (кое-кто, однако, искоса поглядывал на Кремнева) и положив руки на темно-бордовое сукно стола (это сукно Ваганов, по назначении его начальником, велел убрать с полированной столешницы; так же, как и вынести из кабинета помпезный стол Кремнева и сменить огромную, во всю стену, мрачную картину, изображавшую какую-то дремучую тайгу), — все люди разные и в то же время сходные друг с другом решительными, крупно вылепленными лицами, характерными для всех, чья служба сопряжена с непрестанной готовностью к напряжению всей своей воли.

Ждали начала… Кремнев все занят был бумагами. Он не сказал еще ни слова, но от его бесстрастного и вечно бледного лица с тяжелыми, полуопущенными веками, квадратом выступающего подбородка и плотно стиснутого рта с синеватыми полосками губ (которые то поджимались, то выпячивались, что было признаком дурного настроения хозяина), от всей его кряжистой фигуры с крупной, упрямо наклоненной головой исходила какая-то странная, ощущаемая всеми, кто сидел за столом, молчаливая враждебность — она-то и рождала тягостную тишину вокруг, — но это впечатление Ваганов больше вспоминал теперь, чем ощущал: новое его положение освободило его от гипноза личности этого человека…