Неожиданные люди - [123]
И вспомнил вдруг Гаврюшина, вспомнил радость его… Как же: сын родился… Духи вон Аньке своей купил… А Антон? Да сроду он не покупал ничего Варваре. Принесет получку, сунет в комодку — и ладно: сама хозяйка купит что надо… Нет, негоже так жить, негоже…
Задумался Антон, задремал на опилках и увидел сон: будто на Восьмое марта купил Антон красный коробок с духами, принес, сунул Варваре в неверящие руки. Открыла жена коробок, обомлела… Тычком в плечо стряхнули сон Антона:
— Э! Разлегся тут! А ну, берись за носилки…
В подвале зашевелились «штрафники», и наверху уже стучали и размашисто фукали мощные лесорамы…
1970 г.
ЯЩУР
Людей на разнарядке, как всегда, полно: трактористы, рабочие, бабы… Кому надо и кому не надо. По лавкам вприжимку сидят, стенки подпирают, у стола сгрудились. Галдеж, суетня, через дым в окошко не провидишь. Захар Кузьмич охрип: кому говоришь, тот только и слушает, остальным — хоть бы хны.
Агроном Степан Иваныч телефонную трубку сует чуть не в нос Захару Кузьмичу:
— Директор!
Тот хрипит:
— Тише, товарищи, тише! — Сам, зажимая трубку между ухом и плечом, успевает подмахнуть кому наряд, кому заявление, кому требование.
Только бросил трубку, опять загудели в попритихшей было конторе.
— Чего он? — спрашивает Степан Иваныч глазами.
— Городских привезли в подмогу! — Встал, пачку «Прибоя», коробок спичек сунул в карман. — Агафье накажешь: пусть уж и на городских завтрак стряпает. Давай тут… командуй. — И пошел, трогая руками чуть сторонящийся народ. Сам думает:
«С чего бы это? На совещании: «Тебе не дам людей, своими обходись». А тут на тебе… Сказал бы загодя… Ни тяпок, ни лопат не припасено…»
На крыльце вспомнил: не на чем ехать. И конюшня — вот она, во дворе, да лошади из-за ящурного карантина на приколе. И мотоцикл — ижевский мотоцикл у Захара Кузьмича, с коляской, — пришлось из-за негодной резины поставить на прикол. Ящур…
До усадьбы, если напрямую, вдоль реки, полчаса ходьбы, да только все село перехвачено пряслом карантинным. Теперь одна дорога: округ села, через ящурный пост. С час протопаешь.
А вышел на улицу — ноги сами к реке заворачивают. Захар Кузьмич крякнул, напрямки пошел по-над яром. Глаза так и тянутся к небу, к реке. Сонная вода, и небо сонное, едва-едва подернуто синевой. Солнца еще не видать за избами, только краснинка в том месте, и краснинкой же отливает зеленая река. И поникшие ракиты на другом берегу — как тишину слушают.
«Эх бы… с удочкой посидеть», — вздохнул Захар Кузьмич.
Хотел вспомнить, когда в последний раз на рыбалке был, и не вспомнил: укатили те дни далеко за войну. А как пришел с войны, так все некогда. Плотничал с зари до зари, детей, хозяйство подымал, потом вытягивал семеноводство, а тут вот взялся отделением управлять… Какая уж рыбалка. И опять подумал: «Что за народ приехал?»
На городских ему не везло. Другим отделениям, как уборочная, студенты перепадают. Ему же, что ни год, пацанье да прощелыг городских суют…
— Здорово был, Захар Кузьмич!
«А, чтоб тебя…» По ту сторону прясла — санинспектор Игнашка. Откуда и взялся? Нога в сапоге хромовом, пригармоненном, закинута на жердину, в коленку локтями уперся. На Захара Кузьмича глядит с ухмылочкой тонкогубой, как на бабу.
— Далеко собрался?
Игнашка шоферил в совхозе — две машины угробил, — выгнали. А ткнулся в райцентр — через год в село инспектором вернулся. Районному начальству, слышно, Игнашка угодил, а ящур еще большую силу ему прибавил. И надо было назвать его по отчеству, да язык тяжелеет.
— Здорово. — Не сбавляя шага, Захар Кузьмич подошел к пряслу, недолго думая, — нырк между жердин.
— К-куда?! — Игнашка аж подскочил как ошпаренный.
— Чего горло-то дерешь? — покосился на него Захар Кузьмич. — Не был я у скотины, из конторы иду… Вишь, сапоги не замараны?
— А ты это вот видал? — Игнашка скакнул к столбу, скрюченным пальцем затыкал в прибитую жестянку, на которой им же намалевано: «Стой! Ящур! Штраф 20 руб.». — Думаешь, управляющий, так для тебя и закону нету? А ну, вертай назад!
Захар Кузьмич хотел сказать, что ночью только, когда с сенокоса ехал, на санпосту был и сапоги мочил в дезинфекции, но, поглядев на кривую от крика рожу Игнашки, только головой мотнул и пошел себе куда надо.
— Марья!! — благим матом заорал Игнашка.
От крайней избы:
— Ау-у!
— Свидетелем будешь. Вон, гляди!.. Ну, ничего, ничего… Он меня вспо-омнит!
«Сопляк!» — подумал управляющий, а останавливаться средь села да в Игнашкино оранье встревать — позору не оберешься.
Прошел шагов с сотню, обогнул детсадовский палисадник — вот она, при площади, и усадьба. У конторы — ого народу!
Девки — в штанах. Парней не особо густо. Кто на узлах, баулах дремлет, головы посвесив, кто возле машин, ЗИЛов совхозовских, топчется, а эти, в кружке, в волейбол шлепают. А галдеж, галдеж — не хуже базарного.
Проходя мимо, Захар Кузьмич глядит, слушает и никак не поймет: как будто не заводские, и студенты — не студенты. Эти двое, что на узле присуседились, толстоносые оба, в годах. А тот вон, на приступке стоит, с руками, скрещенными на груди, — вполовину седой, вполовину черный, очками золотыми блестит. Не старшой ли?
