Неожиданные люди - [122]

— Куды сбегать-то?

— В магазин, дура! Похмелиться. — Коридор в глазах Антона пошатывало.

— Да отколь же деньги у меня, Антоша? На мясо вчерась заняла у соседки, издержали…

— Меня не касается! А бутылка белой… ну хоть красной… чтоб счас была. — И, босой, пошел на нее. — Ну! Кому сказано?!

Жена отшатнулась:

— Ей-богу, ни рубля нет… Получка же завтра…

— Добром не дашь, стерва, сам найду! — криком зашелся Антон и впихнул Варвару в комнату, где гремел телевизор. От него повскакали со стульев Танька и Костька, скрюченной бабой-ягой подскочила к Антону теща:

— Опять озорничаешь, антихрист! Погибели на тебя нет!

— Маманя! Не надо! — крикнула Варвара.

Антон пьяно шагнул к комодке, выдернул ящик, деньги ища, стал вышвыривать тряпки.

— Не надо, Антоша! — взмолилась за спиной жена и только разъярила Антона: в ярости развернулся Антон с откинутой рукой — отлетела Варвара.

Съежилась вся, залилась слезами меньшая, Танька, заголосил в испуге и злости Костька, кидаясь к матери, и на момент было очнулся Антон, заозирался, но вскрик нелюбимой тещи:

— Да что ж ты делаешь, душегуб ты этакий!!! — окунул его в новую ярость.

— А-а, старая карга! — вырвалось хрипом из горла Антона, и, ухватив стул, он грохнул им об пол…

С вытаращенными глазами кинулась к детворе теща, и кучей все, с криком и плачем, покатились к дверям. Один остался Антон. Телевизор только гремел разухабистой плясовой…

Антон выдергивал ящики комодки, расшвыривал в злобе тряпье, а с коридора врезался в музыку пляски крик детворы и проклятье тещи:

— Разбойник он! Всю твою жизнь загубил, кровопийца! Чтоб ему провалиться сквозь тартарары! Нет на него управы.

И грохнула коридорная дверь, весь шум оборвался. Антон как шальной метался по комнате — деньги искал, когда, как в тумане, увидел в дверях знакомо-чужую фигуру. Обличьем чужак походил не то на соседа-учителя, не то на механика Шурика, и только взгляд был чужой, как у автоинспектора, и этот жгучий, враждебный взгляд заслонил от Антона все прочее: чужак не успел еще рта раскрыть, как Антон, выхватив из обломков ножку стула, бессловесно зарычал и бросился на него. Он увидел страх на инспекторском лице, захлопнутую дверь перед собой и ошарашенно-тупо застыл с поднятой палкой…

Не час, не два куролесил Антон в безлюдной квартире, все деньги искал, а в жаркой, тяжелой голове билась злость и обида на тещу, жену, на детей, что убежали из дому, и еще на кого-то… Под утро он стал уставать и повалился в разодранной на груди рубахе на голый матрац, свирепо задышал, заматерился, тужась сообразить чего-то… И тут его брать пришли.

Он увидел троих в черных, перепоясанных ремнями полушубках и яростно кинулся на них, схватил кого-то за горло, кого-то поднял. Но его скрутили, набросили на плечи одёжу, поволокли по лестнице во двор, и в обессиленной злости крутил головой Антон, а из надорванного в крике горла уже не матерщина рвалась — еле слышный хрип…

Остатки ночи провалялся-промучился Антон на полу вповалку с пьянчугами. Сон не брал средь пьяной возни и выкриков матерщины, на куски разламывалась голова, тошно сосало в животе…

…Утром повели под охраной в ДОК[8], на работу. Глаза Антона глядеть не хотели на улицу, по которой вели, на солнечный, слабоморозный день, на тех, кто рядом брел; срамно было подняться глазам от грязного, в убитом снегу, тротуара, и ненавидел он себя с лютой силой. В ДОКе приставили штрафников к пилорамам, таскать на себе — по двое на большой фанерный ящик — опилки из подвала, да после часа работы встал завод; энергию отключили. Разбрелись по углам повеселевшие штрафники, украдкой закурили — у работяг куревом запаслись, забился и Антон в кучу опилок. Здесь его и нашла Варвара.

Встала перед ним старушкой богомольной — большеглазая от худобы лица, в черном повязанном платочке, в поистертой жакетке черного плюша, скрещенные руки к животу прижаты, — запричитала чуть не с плачем:

— Ты уж прости меня, дуру… Акт мы на тебя подписали. Больно уж ты буйствовал… К соседу мы схоронились, к учителю. Он и настоял насчет акта. Ну, мы, сдуру-то да со страху, подписали…

Может, и заплакала Варвара, только не видел Антон: сидел, обхвативши голову руками, маялся…

— На-ко вот, опохмелись маленько, — зашептала жена, и в руки Антона ткнулись светлая чекушка и кусок колбасы.

— Да ни к чему, — буркнул Антон. Водку, однако, взял, спрятал в опилках.

— На две недели будто осудили-то? — шепотом же спросила Варвара.

— На две…

— Срам-то какой, — заплакала, носом зашмыгала.

— Ну, будет, будет, — сказал Антон.

Из-за угла пилорамы показались черные милицейские сапоги в галошах:

— Ты зачем тут, гражданка?

— К мужу я… Повидаться…

— Не положено. А ну, выходи, — и увел Варвару.

Антон похмелился, съел колбасу.

Голове скоро легче стало, на душе только камень давил: в милицию еще не попадал Антон. Да и какая там милиция, в лесхозе: на тыщу километров округ — один участковый… Да уж лучше бы тогда отсидеть, чем теперь… С какими глазами в автобазу заявится? Что скажет начальнику? Что шоферам скажет?.. А ведь могут еще на собрание вызвать… А сосед-учитель? Такой обходительный: всегда сам первый здоровается. А ну-ка встретишь его на лестнице?.. И вообще: как дальше жить? Что делать?.. С Варварой опять же. Зарок давал не обижать бабу… Ну, теща, зануда, куда ни шло: пусть не встревает не в свое. Жила бы у себя в деревне, нет, приехать надумала. Да черт с ней, с тещей… А Варвара? Да она слова доброго от Антона не слышала, не то что в тайге, а и тут, в городе… С работы придешь, поужинал — и к телевизору: сидишь как приклеенный, молчишь. После картины — спать… И так каждый день. Разве это жизнь для Варвары?.. Сына и то никогда не спросил: как, мол, в школе-то у тебя… В выходные тоже: мастеришь чего-нибудь по хозяйству, и все молчком, все молчком… Так ведь разве виноват, что таким уродился…