Неожиданные люди - [110]

Это было странно, но грезы о горошине отчасти успокоили его и высушили глаза. Теперь он мог подумать о горошине как о деле трудном и необходимом. «А почему бы не попытаться достать ее? — спросил он себя. — В конце концов, попытка — не пытка. Устану — брошу…»

В кухне темнело. Забрякал крышкой вскипевший чайник. Курков поднялся, налил себе в кружку кипятку, бросил туда чайную ложку соли, размешал и, наливая в блюдце, стал пить соленый кипяток. Горячее питье немного подкрепило его, и тогда он сказал себе, что достанет горошину.

Он зажег коптилку, сходил за топором и приступил к работе. Щель в полу была единственная, и он отлично знал, какую половицу нужно отодрать. Он сунул лезвие топора в щель и, налегая всем своим изможденным телом на топорище, попытался приподнять половицу. Нет, сил было слишком мало — доска даже не скрипнула. Он сделал еще и еще попытку и вдруг покрылся от напряжения потом. Руки его дрожали. Он сидел на полу и, тяжело дыша, смотрел на половицу, под которой спряталась горошина. Не достать! Ему хотелось бросить это безнадежное дело, но он взял себя в руки. Черт возьми, ведь он же мастеровой человек! Должен же он что-то придумать! И придумал…

Он принес стамеску, молоток и теми же скупыми, экономными движениями, какими работал на станке, принялся откалывать кромку доски.

Примерно через час работы в полу зияла щель, куда без труда можно было просунуть руку и даже коптилку. Работа стамеской вконец измотала его. Когда дрожащая рука Куркова просовывала коптилку в щель, его глаза лихорадочно блестели и мускулы лица подергивались. Горошина представлялась ему большой, как лесной орех, и жажда немедленно увидеть, осязать ее наполнила его неистовым нетерпением. Из щели тянуло подпольной сыростью.

Едва держась на четвереньках, он установил коптилку на земляную засыпку подпола и с жадностью приник лицом к дыре. Он увидел горошину сразу же. Шарик четко белел на подпольной земле. При виде горошины дыхание Куркова оборвалось. Заглядывая глазом в щель, он сунул туда руку и с осторожностью зверя, выслеживающего добычу, подкрался негнущейся пятерней к горошине. Но, едва схватив ее, он с такой поспешностью выдернул руку, что свалил коптилку, тут же погасшую. Трясущейся рукой он сунул горошину вместе с приставшей землей в рот и, сжав ее деснами, пополз в полумраке к постели.

Довольно скоро он ощутил во рту мучнисто-влажный вкус. Остатки здравого смысла подсказали ему, что нужно бросить горошину в воду и размочить ее. Но в то же мгновение что-то сильное, животно-жадное внутри его спазмой сдавило горло, и он судорожно глотнул.

Сегодня голод одолел его. Но раскаяния за слабость свою Курков не успел почувствовать. Он проглотил горошину и тут же провалился в беспамятный сон.

1969 г.

САВИДИ

Он был обрусевшим греком и работал плотником на строительстве элеватора в одном из степных поселков Казахстана. Так случилось, что вместе с русскими там жили греки, чечены и немцы. Поселок был глухой, и жили в нем обособленно. Отработав смену, возвращались домой и здесь уже продолжали другую, сельскую жизнь. У каждого были огород, добротный дом, скотина в хлеву и выводки кур и гусей. Работы по хозяйству хватало до позднего вечера, а с наступлением темноты все двери запирались на засовы, окна наглухо задраивались ставнями, и после полуночи, когда отключали свет колхозной электростанции, достучаться в эти ставшие крепостями дома было невозможно. Только единственный дом в поселке, дом братьев Савиди, всегда был открыт для людей, и когда случайный прохожий просился у жителей на ночлег, его сквозь закрытую дверь отсылали к дому Савиди. Их было три брата-погодка, и Константин был старшим. Савиди слыли классными мастерами на стройке, и не было в поселке человека, который бы не знал братьев. Но самая большая популярность выпала на долю старшего, потому что Константин был умница, силач, весельчак и никогда не кичился своими достоинствами. А еще любили старшего Савиди за справедливость. Если где-нибудь в поселке назревала драка, то Константин, который везде поспевал, тотчас бросался к заспорившим и, выставив перед грудью одного из соперников свою огромную пятерню, темпераментно спрашивал, с акцентом, похожим на кавказский:

— Па-га-ди! Давай разберемся. За что спор? За девушку? Давай сперва спросим девушку, кто ей нравится, ты или ты. Лиля, поди сюда. Скажи, только не бойся, правду скажи, с кем ты хочешь дружить, с ним или с ним?

Лиля молчит.

— Лиле нравится Иван! — кричат тут из толпы парней и девчат.

— Ты слышишь, Лиле нравится Иван, — говорит Савиди.

— Плевал я на Ивана! — рычит соперник, увертываясь от Костиной руки.

— Плевал, говоришь? Выходит, ты хочешь насильно взять одного человека и лишить любимой другого? Так, что ли? Двух людей ты один хочешь сделать несчастными? И это справедливо, ты считаешь?

— Пусти, Савиди! Не твое дело…

— Вот что, дорогой. Если до тебя не доходит логика, то дойдет хороший кулак. Я тебя предупреждаю: тронешь его, — кивок в сторону Ивана, — или ее, — кивок в сторону Лили, — будешь иметь дело со мной. Понял? А теперь ступай, думай.