Неотразим и порочен - [50]

Она завязывала последние ленты, когда услышала слабый стук. Оглядевшись, Алекса никого не увидела — только тени. Но потом от скрытой деревянными панелями двери отделилась массивная тень, и она узнала графа.

Надо же, Алекса и думать забыла, что находится в апартаментах, предназначенных для хозяйки дома, которые соединяются дверью с комнатой хозяина.

— Вы не должны находиться здесь, сэр, — проворчала она. — Неприлично… оставлять гостей одних.

Губы Коннора скривились в греховно чувственной улыбке, от которой Алекса почувствовала жар.

— Но мы ж ничего не делаем по правилам. — Прежде чем она успела шевельнуться, граф протянул руку и поправил выбившуюся из ее прически прядь. — Не правда ли, Алекса?

От его прикосновения по спине пробежали языки пламени. Должны же быть какие-то правила, определяющие, что должна чувствовать молодая леди, когда к ней прикасается распутник.

Они есть, напомнила себе Алекса. И немало. Но поскольку все разумные мысли ее покинули, она не могла вспомнить ни одного.

— Ничего, скоро вы избавитесь от всех досадных помех, и ваша жизнь вернется в привычную колею, — прошептала Алекса.

А ее существование больше никогда не будет таким, как прежде, подумала она. Волкодав быстро забудет ее и все тревоги, которые она привнесла в его жизнь. Но его худое красивое лицо и непонятные неразумные вспышки желания, которые он вызывал в ней, навеки останутся в ее памяти.

И еще его тело.

Возможно, очень скоро, мысленно добавила она. Может, именно поэтому он здесь? Пришел сказать, что она уедет из Линсли-Клоуз, как только закончит надевать свое единственное платье.

— Муж миссис Чатсуорт привез известия, которых вы ждали?

Коннор пожал плечами, однако не проронил ни слова. Его рука, все еще слегка поглаживающая ее волосы, переместилась на открытую дверцу шкафа. Теперь он водил пальцем по гирлянде из роз, вырезанной на потемневшем от времени дубе.

— Это комната моей матери, — прошептал он так тихо, что Алекса с трудом разобрала его слова.

Почувствовав себя человеком, вторгшимся на чужую территорию, она отстранилась.

— Надо было мне сразу сказать об этом, сэр! — воскликнула она. — Я же не знала, что посягаю на дорогие воспоминания!..

Громкий смех графа разорвал воцарившуюся тишину.

— Единственным дорогим воспоминанием о Линсли-Клоуз для меня является день, когда я его покинул.

Коннор отвернулся от шкафа и сцепил руки за спиной.

Алекса ненавидела его таким. Холодным и задумчивым. Ощетинившимся и скалящим зубы на всех, кто осмеливается подойти слишком близко. Она не сомневалась: шкура Волкодава не настолько толстая и грубая, как он хочет, чтобы все думали. В том числе и он сам.

Но как добраться до затворника, живущего под ней? Ее неуверенные попытки приблизиться до сих пор вызывали только рычание и брюзжание.

— Я переберусь в другую комнату, — сказала Алекса.

— Поверьте, я пришел вовсе не для того, чтобы выставить вас из вашей комнаты, — сказал Коннор.

Нет? Ну тогда все ясно. Граф не хочет, чтобы она выходила к гостям. Он наконец оказался в кругу друзей, настоящих друзей, и желает пообщаться с ними без ее навязчивого и раздражающего присутствия.

— Похоже, я все время оказываюсь не в том месте и не в то время. Причем делаю и говорю не то, что надо. — Алекса сказала это с холодной отстраненностью — по крайней мере рассчитывала, что ее голос звучит именно так. — Поверьте, я вовсе не собираюсь навязываться. Можете идти к гостям. Я останусь здесь и не стану вам мешать.

Коннор слегка нахмурился.

— Вы меня не поняли, Алекса. Я пришел не из-за этого.

Алекса. И снова он назвал только имя. Произнесенное низким чарующим голосом, оно звучало интимно, сексуально и очень приятно, словно его губы источали мед.

Что бы там ей ни казалось, в реальности все обстояло по-другому.

— Тогда зачем вы пришли? — требовательно спросила она.

— Мне показалось, вы ощущаете себя неловко рядом с нашей гостьей. — Его губы дрогнули. — Имея некоторый опыт общения с женщинами, я точно знаю, что вы до абсурда чувствительны, когда речь идет об одежде. — Граф вытащил из кармана продолговатый кожаный футляр и открыл его. — Вот я и подумал, что, возможно, вы захотите надеть это.

В футляре на черном бархате лежало ожерелье, изысканное в своей утонченной простоте: двойная нитка жемчужин вокруг сапфировой капельки в золотой филиграни. К ожерелью прилагались сережки.

Боже! Алекса забыла о том, что надо дышать.

— Как красиво! — Вновь обретя способность дышать и связно излагать свои мысли, она подняла глаза на графа: — Не понимаю, откуда вы это взяли и с какой стати предлагаете мне?

— Из-за меня вы были вынуждены покинуть Лондон без вещей. И я чувствую себя неловко. — Коннор достал ожерелье из футляра. — Что касается этого, оно принадлежало матери моего отца, которая подарила его на свадьбу моей матери. Когда та поняла, что отец выносит из дома и продает абсолютно все, она отдала его мне. Для сохранности.

Алексе хотелось что-то сказать. Но что?

Коннор сжал руку в кулак, ожерелье исчезло в его ладони.

— Тогда мне было всего лишь восемь лет. Но поскольку мама выпила много шампанского, прежде чем пришла ко мне в комнату, полагаю, ирония ситуации — ведь она попросила помощи у малыша! — от нее ускользнула. У меня, как и у любого другого ребенка, был тайник для воображаемых сокровищ. Я опустошил его, убрал туда мамины драгоценности и забыл о них. — Он с шумом выдохнул воздух. — А сегодня вот вспомнил.