Неостывшая память - [56]

Чтобы оглядеться, я устроился референтом в Международную молодежную туристическую базу «Дружба», да так в ней и застрял на два года. Случайно на отдыхе в Сочи познакомился с одним из самых интересных людей Ленинграда – директором телевидения Борисом Максимовичем Фирсовым. Он пригласил меня в команду создателей учебной программы, обещая в будущем место в литературной редакции. Так я стал редактором, в чьем ведении была подготовка телевизионных лекций по высшей математике. И это притом, что я в элементарной-то арифметике разбирался с трудом!

И снова мне пришел на помощь Его Величество Случай. В конце 1964 года на квартире телевизионного режиссера я оказался за столом рядом с редактором отдела художественной литературы Лениздата Ниной Чечулиной. Она упомянула имя Вадима Сергеевича Шефнера. Весь вечер мы в основном говорили об этом замечательном поэте. Однажды Нина Александровна позвонила мне на работу и попросила, если у меня будет свободное время, заглянуть в редакцию художественной литературы Лениздата. Думая, что она просто хочет продолжить литературные разговоры, я не очень-то торопился. Лишь через неделю вспомнил о звонке и пришел в здание издательства на Фонтанке. За круглым редакционным столом шел общий неторопливый разговор, пили крепко заваренный чай, ко мне обращались с обычными вопросами о работе, о книгах, которые я читаю. Заведующий редакцией Петр Федорович Копытин предложил мне написать рецензию на только что поступившую рукопись некоего Башканова. Я был вовсе не против подработать, зарплата у меня была небогатая. На том и расстались.

Рукопись мне показалась интересной, но требующей серьезной доработки. Свои соображения я подробно изложил на бумаге. Во время следующего визита в Лениздат Петр Федорович прочитал рецензию и неожиданно предложил работу в редакции. Наша предыдущая встреча за круглым столом была, как он заметил, смотринами. Я и мечтать об этом не мог и, конечно же, согласился.

Утром следующего дня пожилая секретарша ввела меня в кабинет директора Лениздата Леонида Васильевича Попова. За широким письменным столом восседал громадный седой человек с мясистым лицом, на котором было все большое, увесистое – нос, щеки, подбородок. Он хмуро подписывал какие-то документы, хрипло дышал и не смотрел в мою сторону. А я нерешительно стоял у дверей. Наконец он поднял голову, жестом пригласил сесть в кресло и сказал, что Копытин просит определить меня в его редакцию. Но мнения Копытина мало, сейчас выяснится, как я показал себя на прежней работе. Директор снял трубку «вертушки» Смольнинской АТС и стал разговаривать с директором телевидения Фирсовым. Тот, видимо, отозвался обо мне хорошо. Леонид Васильевич положил на рычаг трубку, широко улыбнулся и сказал, что прикажет зачислить меня на работу в Лениздат переводом, чтобы не пропадал непрерывный стаж, что очень важно для будущей пенсии, которая пока еще за высокими горами. Так с середины января 1965 года я стал заниматься любимой работой.

С Леней Левинским мы не теряли друг друга из виду. Со временем мы стали работать в одном здании: он занял пост заместителя главного редактора городской газеты «Ленинградский рабочий». В 1977 году главный редактор журнала «Аврора» Глеб Горышин настойчиво просил меня возглавить отдел поэзии журнала. Но я тогда не был готов расстаться со своей издательской работой и «сосватал» ему своего друга. Работе в журнале Леня отдал многие годы, публиковал известных поэтов, искал и находил молодые таланты. Сам продолжал писать стихи, но не хотел их печатать, отшучивался: «В первой десятке мне не бывать, а сто восемьдесят восьмым ты и сам не захочешь меня видеть».

В 1994 году исполнилось двадцать пять лет журналу «Аврора». Леня сдался на уговоры сослуживцев, и в июньском номере появилась большая подборка его стихотворений.

Трудно представить, но это так: мы отпраздновали пятидесятилетие со времени окончания Ленинградского университета. Мы – это 3-я русская – преимущественно девчоночья – группа филологического факультета. До сих пор встречаемся то в Доме журналиста, то по случаю дня рождения или юбилея каждого из нас. С одной из фотографий 1996 года на меня, вернее в объектив моего фотоаппарата, весело глядят те, кто остался от нашей славной 3-ей русской. Все сидят за праздничным столом, лишь один – наш неизменный староста Саша Ходоров стоит сбоку. Как всегда он неулыбчив, серьезен. Еще в те уже немыслимо далекие пятидесятые годы минувшего века Саша заметно отличался от всей нашей разудалой студенческой братии. Отличался сверхсерьезностью, фантастическим прилежанием, легкостью, с которой «щелкал» экзамены и зачеты. Его знания выходили далеко за рамки учебной программы. Да и внешне Саша обращал на себя внимание своей нестандартностью: движения его были порывисты, лицо время от времени искажала мимическая гримаса, глаза лихорадочно блестели и становились спокойными и сосредоточенными лишь на лекциях и семинарах.

С рожденья его преследовала какая-то неведомая для нас болезнь. К тому же у него был речевой изъян – шепелявость. Врачи запретили ему ездить с нами на студенческие стройки, на уборку целинного урожая. И все-таки мы все очень хорошо относились к Саше. Был он самым юным в группе, однако это не помешало ему стать нашим лидером – старостой. С большим старанием тащил он эту общественную нагрузку, сам никогда не пропускал лекции и практические занятия и того же требовал от других, безжалостно отмечал прогульщиков в кондуите, который сдавал в деканат.