Неописуемое сообщество - [2]

Не стану повторять рассуждении Жана-Люка Нанси, когда он показывает, что Батай «бесспорно достиг наибольших глубин в изучении судеб современной общности»: всякий пересказ неизбежно ослабляет и упрощает ход мысли, который можно изменить или даже целиком переиначить с помощью цитат из подлинного текста. Не следует, однако, упускать из виду что невозможно оставаться верным той или иной мысли, если не учитывать ее собственную неточность или изменчивость, благодаря которым она, оставаясь самой собой, не переставала становиться другой и отвечать иным потребностям: соответствуя либо историческим переменам, либо исчерпавшим себя экспериментам, которые нет смысла повторять. Потребности эти противились унификации. Нет спору, что примерно с 1930 по 1940 год слово «сообщество» поддается истолкованию легче, чем в последующие периоды, даже если публикация «Проклятой доли» и, чуть позже, «Эротизма» (где отдается предпочтение одной определенной форме общения) развивает почти аналогичные темы, которые не поддаются упорядочиванию (можно назвать и другие работы: неоконченный текст о «Верховной власти» и незавершенную «Теорию религии»). Можно сказать, что политические требования никогда не исчезали из его мыслей, но что требования эти принимали различные формы в силу внутренней или внешней необходимости. Первые же строки «Виновника» свидетельствуют об этом безо всяких оговорок. Писать под нажимом войны — это не значит писать о войне, а писать на ее горизонте, как если бы она была твоей подружкой, с которой ты делишь ложе (полагая, что она уделит тебе местечко, краешек свободы).

Для чего нужно «сообщество»

Для чего этот призыв «сообщества» или к «сообществу»? Перечисляю наугад элементы того, что было нашей историей. Различные группы (чьим прототипом обожаемым или ненавидимым — стала группа сюрреалистов); многочисленные объединения вокруг еще не существующих идей и выдающихся личностей, наделенных чрезмерностью существования: прежде всего, это постоянная память о советском государстве и предчувствие того, что уже стало фашизмом, хотя его суть, как и становление, ускользают от общепринятых определений, ставя мышление перед необходимостью сводить его к чему-то самому низкому и жалкому либо, напротив, указывать на нечто важное и поразительное, что, еще не будучи как следует обдуманным, грозит затруднить борьбу с ним — и наконец (а это могло появиться в первую очередь) социологические исследования, и очаровывающие Батая, и с самого начала служащие ему источником познания и в то же время причиной быстро подавленной ностальгии по общинным формам бытия, неосуществимость воспроизведения которых нельзя недооценивать даже в силу тех искушений, какими они нас обольщают.

Принцип неполноценности

Я повторяю за Батаем вопрос: для чего нам «сообщество»? Ответ на него дается достаточно ясный: «В основе каждого существа лежит принцип недостаточности…» (принцип неполноценности). Это и в самом деле принцип, определяющий возможности определенного существа и направляющий их. Отсюда следует, что такая принципиальная нехватка не связана с необходимостью полноценности. Несовершенное существо не стремится объединиться с другим существом ради создания полноценной общности. Сознание несовершенности происходит от его собственной неуверенности в самом себе и чтобы осуществиться ему необходимо нечто другое или некто другой. Оставшись в одиночку, существо замыкается в себе самом, усыпляется и окоченевает. Или, будучи одиноким, чувствует себя таковым лишь тогда, когда на самом деле им не является. «Сама суть любого существа непрерывно оспаривается любым другим существом. Но взгляд, выражающий любовь и восхищение, трогает меня подобно сомнению касательно реальности». «То, что я обдумываю, обдумывается не мною одним». Здесь присутствует некое смещение несхожих мотивов, которое оправдывало бы их анализ, если бы его сила не состояла как раз в мешанине слитых воедино различий. Дело обстоит так, как если бы мы ломились в дверь, за которой кишат мысли, могущие быть помысленными только целиком, но все их множество загораживает нам вход. Существо стремится не к признанию, а к оспариванию для того, чтобы существовать, оно обращается к другому существу, которое оспаривает и нередко отрицает его с тем, чтобы оно начинало существовать лишь в условиях этого отрицания, которое и делает его сознательным (в этом причина его сознания) относительно невозможности быть самим собою, настаивать на чем-то ipse[3], если угодно, в качестве независимой личности: возможно, именно так оно и будет существовать, испытывая что-то вроде вечно предварительного отчуждения, чувствуя, что его существование разлетелось вдребезги, восстанавливая себя только посредством непрестанного, яростного и молчаливого расчленения.

Таким образом, существование каждого существа взывает к другому или к множеству других (это подобно своего рода цепной реакции, для осуществления которой потребно известное число элементов и которая, в случае неопределенности этого числа, рискует затеряться в бесконечности подобно Вселенной, создающейся лишь посредством самоограничения во вселенской бесконечности). Тем самым оно взывает к сообщности, сообщности конечной, ибо она, в свою очередь, полагает свой принцип в конечности составляющих ее существ, которые не потерпят, чтобы она (сообщность) не довела их до самой высокой точки напряжения образующей их конечности.