Неописуемое сообщество - [5]

Таков дар слова, равнозначный «чистой» потере, исключающей всякую возможность быть услышанным другим, хотя этот другой мог бы воспользоваться если не словом, то хотя бы мольбой о речи, таящей в себе опасность отверждения, заблуждения или непонимания.

Так выявляется, что сообщество даже в своем крушении отчасти связано с известного рода письмом, которое только и знает, что ищет последние слова: «Приди, приди, придите, вы или ты, которым не пристало прибегать к приказанию, просьбе, ожиданию».

При слове «приди» невольно приходит на ум незабываемая книга Жака Дерриды «Об апокалиптическом тоне, некогда принятом в философии», особенно та фраза из нее, которая странно созвучна с той, что мы только что процитировали: «Произнесенное в повелительной тональности, слово „приди“ не содержит в себе ни пожелания, ни приказа, ни просьбы, ни мольбы». Приведу здесь и еще одно рассуждение:

«Разве апокалиптика не является трансцендентным условием любой речи, любого опыта, любой пометки, любого отпечатка?» Значит ли это, что именно в сообществе слышится, против всякого ожидания и как особая его примета, апокалиптическая тональность? Вполне возможно.

Будь мне позволено — но по нехватке средств об этом не может идти и речи — повторить ход рассуждении Жоржа Батая касательно сообществ, мне пришлось бы отметить следующие этапы: 1) Поиски некого сообщества, существующего хотя бы в виде группы (в таком случае прием в него чреват риском отказа или полного отвержения): взять хотя бы группу сюрреалистов, почти все члены которой мне совсем не по нутру, в таком случае остается возможность безуспешной попытки: вступить в нее и тут же организовать анти-группу, резко размежеваться. 2) «Контратака» — таково название другой группы; следовало бы хорошенько уяснить, что позволяет ей выжить скорее в условиях борьбы, чем в условиях бездеятельности. В каком-то смысле она способна существовать только на улице (прообраз майских событий 68-го года), то есть вовне. Самоутверждается она с помощью листовок, которые тотчас разлетаются и бесследно пропадают. Она пытается афишировать свои политические «программы», хотя основа этой группы — мысленный бунт, безмолвный и подспудный ответ на сверхфилософию, приведшую Хайдеггера к временному соглашательству с национал-социализмом, в котором он видел подтверждение своих надежд на то, что Германия станет преемницей древней Греции с преобладающей ролью философии в ее судьбе. 3) «Акефал». Это, как мне кажется, единственная группа, с которой считался Жорж Батай, надолго сохранившей о ней воспоминания как о своей последней возможности.

«Социологический коллеж», при всей своей значительности, никак нельзя приравнять к некой уличной манифестации: он взывал к утонченному знанию, он подбирал своих членов и свою аудиторию единственно с целью осмысления и постижения вопросов, которыми почти не интересовались официальные научные учреждения, хотя вопросы эти и не были им чужды. Тем более, что руководители этих научных учреждений первыми их поставили в той или иной форме.

Сообщество «Акефал»

«Акефал» до сих пор окутан тайной. Те, кто в нем участвовали, не совсем уверены, что и впрямь были его членами. Они предпочитали помалкивать, их преемники тоже держат язык за зубами. Тексты, вышедшие под грифом «Акефал», не раскрывают значения этого сообщества, за исключением нескольких фраз, много лет спустя после опубликования потрясавших даже самих авторов. Каждый его член являлся не только персонификацией всего сообщества в целом, но и воплощением — яростным, бессвязным, растерзанным, немощным — той совокупности существ, которые, стремясь к целостному существованию, обрели лишь небытие, на которое они были заранее обречены. Каждый член представляет собою группу лишь в силу своей абсолютной отъединенности, которая жаждет самоутвердиться, дабы порвать с группой все отношения, и без того парадоксальные и бессмысленные, если только можно представить себе отношения с другими абсолютами, исключающими наличие каких бы то ни было отношений. Наконец, тот «секрет», который знаменует их отъединенность, не следует искать в каком-нибудь лесу, где могла быть заклана жертва — покорная, готовая принять смерть от руки того, кто может нанести ее, только умирая сам. Здесь невольно вспоминается роман «Бесы» и описанные в нем драматические события: в ходе их группа заговорщиков, желая скрепить свою организацию кровью, возлагает ответственность за убийство, совершенное одним человеком, на всех остальных, укрепляющих свое «эго» стремлением к общей революционной цели, по достижении которой все они должны были слиться воедино. Пародия на жертвоприношение, совершаемое не ради разрушения угнетающего порядка, а для того, чтобы свести разрушение к иной форме гнета.

Деятельность сообщества «Акефал», в той мере, в какой каждый его член нес ответственность не только за всю группу, но и за существование всего человечества, не могла осуществляться только двумя ее членами, поскольку все принимали в этой деятельности равное и полное участие и были обязаны, подобно защитникам Массады, бросаться в пропасть небытия, тем не менее воплощавшегося в самом сообществе. Можно ли все это считать абсурдом? Разумеется, но не только, ибо оно означало разрыв суставом группы, учредившей его как вызов окружавшей его трансцендентности, хотя трансцендентность эта не могла быть ни чем иным, как трансцендентностью данной группы, внешней стороной того, что составляло сокровенную суть ее множественности. Иначе говоря, самоорганизуясь с целью человеческого жертвоприношения, это сообщество как бы отрекалось от своего отречения от любой деятельности, будь ее целью смерть или только симуляция смерти. Невозможность смерти в самой неприкрытой ее возможности (нож, приставленный к горлу жертвы, который одним движением перерезает глотку и «палачу») откладывала до конца времен преступное деяние, посредством которого могла бы самоутвердиться пассивнейшая из пассивностей.