Грэйс Талли вошла в кабинет Рузвельта с текстом, отпечатанным на машинке, как раз в тот момент, когда президент начал говорить с губернатором. Все, кто был в Овальном кабинете, молчали, боясь словом или неосторожным движением помешать Рузвельту расслышать доносящийся из-за тысяч миль голос губернатора.
Но на сей раз не выдержал сам президент. Он зажал ладонью микрофон и воскликнул с отчаянием:
— Боже мой! В эту самую минуту очередная волна японских самолетов бомбит Гавайи!
Вскоре все в Белом доме уже знали, что в Перл-Харборе потоплено четыре линкора, два эсминца и один минный заградитель, повреждено три крейсера, четыре линкора и, один эсминец, уничтожено около двухсот самолетов и погибло более трех тысяч американских солдат и офицеров.
Но самым тяжелым для Рузвельта было другое — сознание, что американские вооруженные силы оказались застигнутыми врасплох.
Повесив телефонную трубку, президент усталым взглядом обвел окружавших его людей.
Но он не видел их. Перед его глазами вставала картина высадки японских войск, которая наверняка последует за бомбардировкой, — высадки на Гавайских островах или — страшно даже подумать! — на западном побережье Соединенных Штатов.
Наконец Рузвельт разжал плотно сомкнутые губы и, не глядя ни на кого в отдельности, несвойственным ему резким голосом приказал в восемь тридцать вечера собрать кабинет министров, а к девяти пригласить лидеров обеих партий.
Потом бросил собравшимся:
— Пока все свободны.
Грэйс Талли стояла у дверей, пропуская покидавших кабинет военных. Когда в комнате уже не оставалось никого, Рузвельт негромко произнес:
— Грэйс!..
Она выжидательно взглянула на президента.
— Мы кое-что запишем, — сказал Рузвельт.
Он вынул из пачки сигарету, тщательно вставил ее в мундштук из слоновой кости, закурил и глубоко затянулся.
Грэйс присела на край кресла возле письменного стола и положила на колени блокнот.
— Пиши! — повелительно сказал президент. — Завтра я выступаю перед конгрессом. Я хотел бы продиктовать мое послание. Оно будет коротким. Итак, пиши: «Вчера запятая седьмого декабря 1941 года запятая тире день запятая который войдет в историю коварства запятая тире на Соединенные Штаты Америки было совершено неожиданное и предумышленное нападение военно-морскими и военно-воздушными силами Японской империи точка абзац...»
Он продиктовал свое послание без единой запинки, не делая пауз и не внося никаких поправок.
Перепечатав текст, Грэйс по своему обыкновению подсчитала число слов: их оказалось около пятисот.
...Когда готовое послание было положено на стол президента, он приказал вызвать Хэлла. Государственный секретарь, естественно, ожидавший, что Рузвельт будет выступать перед конгрессом, принес с собой проект этого выступления, написанный Самнером Уэллзом.
Президент забраковал его без всяких комментариев и, указывая пальцем на листки, которые Грэйс Талли положила на его стол, коротко и категорично сказал:
— Этот.
Казалось, он верил в магическую силу своих слов.
Заседание кабинета министров Рузвельт начал словами, что это — самое драматическое совещание с тех пор, как Линкольн созвал своих советников в связи с началом гражданской войны. Затем он огласил проект своего послания. Заседание длилось около трех часов.
Принятые президентом лидеры демократической и республиканской партий в конгрессе предложили ему выступить на следующий день в двенадцать тридцать. Им он не прочел ни слова из своего послания. Может быть, потому, что был уверен: когда речь идет о жизни и смерти нации, межпартийным распрям нет и не может быть места.
А когда Грэйс докладывала ему о выпадах нацистской прессы? В тот же день?.. Нет, конечно, нет! Вскоре после Перл-Харбора, но, разумеется, не в тот же день. Когда это было? Она вошла с какими-то письмами, он подписал их и сказал:
— Я хотел бы знать, что пишет о событиях в Перл-Харборе наш друг Адольф Гитлер. Его так называемая пресса. Мы ведь продолжаем получать вырезки?
— Конечно, сэр, — ответила Грэйс, — сегодня утром я вложила в соответствующую папку последние из переведенных.
— Принеси! — сказал Рузвельт.
Через несколько минут Грэйс вернулась с несколькими машинописными страницами.
— Что это? — исподлобья взглянув на листки, спросил президент.
— Перевод вырезки из газеты эсэсовцев «Дас шварце кор». Передовая статья. Называется «Поэтому мы стали сильнее».
— Сильнее?.. Там что-нибудь говорится обо мне?
Грэйс замялась. Рузвельт бросил на нее строгий, проницательный взгляд.
— Да, сэр, — нерешительно произнесла она.
— Читай! — коротко приказал президент.
В течение нескольких секунд Талли перебирала страницы. Потом сказала:
— Вот. Нашла это место.
— Читай, — еще более настойчиво повторил Рузвельт и добавил: — Надо знать, как оценивают ситуацию враги.
Слегка приглушив голос, Грэйс Талли начала читать:
«Рузвельт уже давно провоцировал войну так открыто и так бесстыдно, после своего переизбрания он так цинично глумился над общественным мнением в собственной стране, так откровенно бахвалился своими воинственными планами, что теперь, издавая вопли, не имеющие ничего общего с триумфальным кличем, он выходит из своей прежней роли... Суп, который он теперь разливает, получился отнюдь не по тому рецепту, который якобы столь хитроумно был составлен его мозговым трестом».
