Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов - [97]

Сцена из спектакля Г. Ибсена «Нора и кукольный дом», поставленного в центральном клубе пос. Усть-Омчуга в 1947 г. В ролях: Б. Б. Евангулов и Г. А. Осепьян.

В театральных программках центрального клуба Усть-Омчуга кроме фамилий геологов и горняков вы найдете фамилии бывших политзаключенных, ссыльных и спецпоселенцев Теньки: А. А. Белова, А. А. Дзыгара, Э. Э. Валентинова, И. С. Варпаховского, Л. В. Варпаховской, Г. Г. Ветровой, Е. П. Докукина, А. Матусевича, П. С. Тенненбаума, Н. В. Тихановского.

Евангулов правильно считал, что у него чтение трудных стихов Маяковского получается неплохо, слушателям и, в том числе, мне тоже так казалось, и это подтверждалось тем, что в течение ряда лет на смотрах самодеятельности его выступления благосклонно принимались комиссией. Но однажды, кажется, в 1945 году в комиссии оказался знаток тонкостей этой отрасли искусства, который подверг его выступление уничтожающей критике, артист обиделся и совсем покинул подмостки.

Щербаков

К этой третьей военной зиме относится гибель Щербакова. Он был геологом. Несколько лет работал на разведках небольших и убогих арманских месторождений оловянного камня. Я его знал на протяжении 4 лет. Помню любимую его поговорку «нужно масло в голове иметь», которую он довольно часто повторял, что означало приблизительно «головой думать надо».

Произошло это на Чукотке, куда он был переведен всего около полугода назад. И вот едва началась полярная ночь, он трагически погиб, сгорел заживо.

Жил он в большом деревянном одноэтажном доме. Дом был обычного казарменного типа, коридорной системы. Из конца в конец тянулся коридор, по сторонам которого располагались комнаты. Центрального отопления в доме не было. Топлива тоже не было, и поэтому железные печки, которые стояли в каждой комнате, топили бензином. Для этого в каждой комнате стояла какая-то канистра или жестяная банка с бензином. Понятно, что это было полнейшее игнорирование правил пожарной безопасности и было крайне опасно, как жизнь на краю кратера извергающегося вулкана. Дом был обречен, так как вероятность того, что в любую минуту может вспыхнуть бензин, неосторожно пролитый в какой-нибудь из комнат вблизи топящейся печки, была очень велика.

Опасность пожара усугублялась еще полным отсутствием средств для тушения пожара, воды и тем, что дом был глубоко погребен под надутым снегом, вернее, под смерзшейся в плотную, твердую массу, под перетертой снежной пудрой. Это очень затрудняло вход и выход из дома, для чего нужно было опуститься или подняться по ступеням, вырезанным в плотном снегу в стене глубокой ямы, выкопанной у входной двери.

Дом в конце концов вспыхнул и быстро сгорел, так как этому помогали бензин и топящиеся печи. Щербаков с членами своей семьи так же, как и другие обитатели, сначала благополучно выскочил из загоревшегося дома, но потом вдруг вспомнил о какой-то забытой вещи и бросился опять туда, несмотря на то что все уже было объято пламенем. Его не удержали и крики жены и соседей, которыми его попытались остановить. Выскочить оттуда ему уже не удалось, и больше его никто никогда не видел.

«Я мало сведущ, но писуч»

Еще в начале зимы Дмитрий Павлович Асеев попросил меня, чтобы я написал рецензию на его отчет о детальном шлиховом опробовании речных отложений среднего течения Бахапчи, произведенном минувшим летом. Он уже заканчивал этот отчет и собирался уезжать туда же в качестве начальника нового разведрайона, который нужно было организовать. Он говорил, что отчету него получился довольно большим, потому что «я хоть и мало сведущ, но писуч».

Не помню, как тогда сложились обстоятельства, в связи с которыми я так и не написал отзыва об отчете, о котором просил Асеев. Помню только, что я его действительно не писал, хотя отчет читал, но, кажется, не весь. Лучше всего мне запомнилось выражение Дмитрия Павловича о его «писучести», придуманное им, конечно, «для смеха», как нередко говорили в те времена и раньше.

1944

Собиратели пенок

Приближалось окончание камеральных работ, близилось наступление весны и начало подготовки новых полевых работ. Тут, как и следовало ожидать, появился и кандидат в первооткрыватели, претендующий на право «собрать пенки» на нашем прошлогоднем участке. На этот раз претендентом на такое право оказалась Галина Александровна Топунова, вторая из наших «начальственных дам», жена Евгения Пантелеймоновича Машко. Она, вероятно, рассуждала так: если три года тому назад Е. Н. Костылев уступил свое право на первооткрывательство М. С. Венчуговой, то почему бы теперь В. Д. Володину не уступить мне свое право работать на перспективном участке.

С таким предложением и обратилась она ко мне однажды в преддверии приближающейся весны. Но я твердо заявил, что сам намерен выполнять работы, проект на которые составил еще осенью. Я не намеревался повторить мягкотелый поступок Е. Н. Костылева, допустить повторение вопиющей несправедливости, проявленной тогда в отношении его в благодарность за уступчивость.

Я знал, что нужно быть твердым и не уступать свое право любителям легкой наживы. Таким я оставался и тогда, когда подобный разговор возник опять с Г. А. Топуновой, потом с П. Н. Спиридоновым. Начальство почему-то в этом препирательстве поддерживало сторону Г. А. Топуновой.