Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов - [89]

Пришлось наконец прекратить подъем, который мы до сих пор упрямо продолжали, и срочно начать спускаться, чтобы, дойдя до кустов кедрача, найти сухие ветви и развести костер. Теперь на заснеженном крутом склоне было очень скользко, и спускаться с него было еще труднее, чем подниматься. Было особенно скользко, потому что подморозило и мокрый снег оледенел. Очень скользили по нему стоптанные чуни. Приходилось падать, стараясь помягче приземлиться.

Мы довольно долго добирались до видневшихся внизу кустов кедрового стланика, и разжечь костер из сухих, но намокших сверху веток, чиркая спички дрожащими, не слушающимися от холода руками, удалось не сразу. Наконец это случилось, и у костра постепенно отогрелись, унялась дрожь, заставлявшая стучать зубы, мы ожили. Отогревались застывшие наши души, вспомнилась распространенная на Севере поговорка: «Люблю Север, а особенно солнце и костер». Действительно, на Колыме эти вещи особенно дороги.

Так всю ночь и провели у костра, греясь, занимаясь чаепитием, а утром и почти половину дня шагали по заснеженной долине домой в палатку. Там отсыпались, пока таял выпавший вечером и в начале ночи снег, а следующим утром повторили свой выход туда же, но сделали это более удачно.

Самый последний маршрут я проделывал с промывальщиком Никитой Коротковым, который работал здесь же, на Бахапче, еще со Спиридоновым четыре года назад.

Помню, что это было 16 сентября. Мы пошли двухдневным маршрутом и поднимались по узкому водоразделу, совсем не имевшему отрогов между двумя длинными прямыми ручьями без притоков. На этом водоразделе был участок древней террасы, а выше острая каменистая вершина. На ней, отбивая образец кварцевого порфира из встреченного развала дайки, стуком своего молотка я выгнал зайца, который, должно быть, дремал, приютившись где-то за камушком. Зная по рассказам и отчасти из собственной практики, что, если свистнуть или хлопнуть в ладоши, заяц остановится, и тогда можно его убить, даже если ружье висит где-то за плечами. А у меня ружье висело именно за плечами, руки были заняты молотком и образцами, а губы пересохли, и попытка свистнуть была тщетной. Тогда я крикнул: «Ай!». Заяц замер шагах в двадцати от меня. Я, стараясь действовать попроворнее, но без суетливости снял ружье, переменил патрон. Прицелился и убил зайца.

Я сам удивлялся, что у него хватило терпения дождаться, когда я все это проделаю. Он все это время сидел как загипнотизированный и как будто действительно к чему-то прислушиваясь. Удивительно было и то, что заяц выбрал себе место для сна на высокой острой каменной вершине, не имевшей никакой растительности.

Когда пришлось остановиться на ночлег, мы развели костер в низкой седловинке, сварили и съели вдвоем в один присест зайца вместо обычной манной каши. Получился отличный ужин. Помню, дул тогда сильный пронизывающий ветер, резко менявший направление, и пламя костра металось в разные стороны, а дым все лез в глаза. Над головой кричали гуси — шел осенний перелет.

Там у костра Никита удивил меня своей способностью брать голыми руками очень горячие вещи не обжигаясь. Например, заяц варился у нас в старой алюминиевой кастрюльке с отломанными ручками. Когда мясо сварилось, он спокойно, без суетливости взял кончиками пальцев раскаленную кастрюльку за верхний бортик.

В ответ на выраженное мною по этому поводу удивление он сказал, что, работая промывальщиком на шурфовочной россыпной разведке, привык зимой нагревать воду из растопленного снега до кипения, прежде чем приступать к промывке проб из мерзлых пород. Это нужно, чтобы вода не остыла и не замерзала бы после первых же проб. Руки его привыкли и теперь не боятся горячего.

Это мне ничего не объяснило, и я продолжал недоумевать, почему кожу и мышцы кистей рук не убивает и не обваривает кипяток или нагретый больше чем до 100 градусов алюминий кастрюли. Как можно приучить собственные руки к такому жару. Я понимал, что можно приучиться терпеть боль, терпеть нестерпимый жар, но как можно приучить руки к тому, чтобы они не сварились в кипятке и не обжигались о раскаленный металл, — не понимаю и теперь.

Возвращение

Настал день нашего возвращения в Усть-Омчуг. Отправились мы по тому же пути, по которому я уже ездил с возчиком 1 августа, то есть по сквозной долине Чахали-Амын из долины Бахапчи прямо в долину Детрина. Строго говоря, здесь не сквозная долина, а подобный сквозной долине низкий перевал. Второй участок пути пролегал по долине Детрина.

Дорога была сравнительно дальняя, тяжелая особенно из-за отсутствия хорошей тропы по долине Детрина, где тропа прижималась к правому склону долины и вся состояла из постоянно пропитанного водой, раздробленного копытами оленей, лошадей и ногами людей сфагнового мха. Но все же она была лучше, чем путь через Солнечное озеро, который приводил не в Усть-Омчуг, а только на автодорогу примерно в 100 километрах от этого поселка и притом был еще немного длиннее.

Итак, мы двинулись в путь. Погода была ненастная, пасмурная, хотя дождя и не было. Не было ни снега под ногами, ни снегопада. Снег, уже неоднократно выпадавший в этом году начиная с 23 августа и покрывший не только водоразделы, но и долины, весь растаял, а темные тучи грозили скорее дождем, чем снегом. Но и дождь в этот день нас миловал. Пошел он лишь к вечеру и лил потом всю ночь, а потом еще и сутки напролет не переставая. Лил он, правда, несильно, больше моросил и временами ненадолго затихал.