Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов - [77]

19 ноября, как известно, начались наступательные бои советских войск под Сталинградом, начался перелом войны. Неимоверно быстро положение на Сталинградском фронте коренным образом изменилось. Немцы из нахальных ликующих победителей превратились вдруг в жалких замученных бродяг.

Валентин Иванович Буриков в декабре был переведен в Нерючинский разведрайон, а на его место в отделение подсчета запасов был назначен некий Ткачев из Оротукана, имевший уже большую практику в работе по подсчету запасов. Еще годом раньше, в конце 1941 года, мне рассказывал геолог Тенькинского разведрайона И. И. Крупенский о том, что И. Е. Драбкин говорил ему о намерении назначить меня начальником нашего отдела, а В. И. Бурикова куда-то перевести. Не сделал же он этого из-за какой-то моей оплошности. Теперь я не могу вспомнить, какой. Помню только, что это была какая-то пустяковая оплошность, которой я сам не придавал никакого значения. Но я совсем не рвался к тому, чтобы куда-то выдвинуться, что-то возглавить, потому что не был карьеристом. Тем более что я относился к своей работе в аппарате управления как к делу временному. Поэтому я безразлично отнесся к тому, что И. Е. Драбкин раздумал меня выдвигать, а И. И. Крупенский удивлялся этому.

Еще одна стычка с И. Е. Драбкиным случилась у меня незадолго до поездки в дом отдыха. В своей пояснительной записке тогда я отразил имевшие место парадоксы в подсчете, обусловленные неправильной системой блокировки золотоносных площадей, о которых я уже рассказывал (см. главу «В Санга-Талоне», — Ред.). Вопреки своему обыкновению, на этот раз он прочел мою записку, вызвал меня и начал разносить за то, что я не согласовал с ним содержание записки, которую он должен подписать. Он был неправ, потому что недостатки в системе, ведущей к ошибкам, нужно было срочно устранить, а он не понимал этого и мешал работе. Но мне не удалось объяснить ему это в доходчивой форме, и я плюнул, решил — черт с ним.

Часть зимы я занимался приведением в порядок отчета Г. Н. Чертовских, который был оставлен автором в незаконченном виде, когда его в начале лета перевели в Южное управление.

Во второй половине зимы М. Г. Котов предложил мне в новом году опять идти на полевые работы. Я охотно принял предложение. Мне предстояло произвести геологическую съемку в масштабе одна стотысячная в верховьях Бахапчи. Моим соседом ниже по течению был С. И. Кожанов, который должен был производить работу одновременно со мной. Базу Тэнгкелийской партии, которую возглавлять должен был я, по проекту предполагалось устроить на бывшей базе оленеводческого совхоза, которую потом уже занимал бывший Детринский разведрайон.

Этот разведрайон с начальником Дмитрием Ивановичем Куриловым и старшим геологом Кириллом Ивановичем <…> (фамилия неразборчива. — Ред.) был переведен сюда с устья речки Неглинки близ Усть-Омчуга в конце 1941 года после того, как база около года пустовала. После непродолжительного и безрезультатного прозябания здесь, длившегося меньше года, эта организация была ликвидирована.

Заброску грузов сюда для обеих партий было намечено произвести по зимнему пути конным транспортом Арманской обогатительной фабрики, которая была расположена на устье реки Светлой в долине Армани.

Вся эта зима была как бы озарена ярким светом великих побед Красной Армии под Сталинградом, на Северном Кавказе, на Ленинградском фронте. Легче стало дышать, радостно было на душе. С этим чувством мы просыпались утром, с ним мы работали, ходили и жили. Даже во сне мы помнили об этом.

1943

Колечко

В первые дни войны газеты и радио сообщали о том, что советские патриоты сдают в фонд обороны принадлежащие им драгоценности, золото, драгоценные камни и так далее. Слушая или читая об этом, я удивлялся, недоумевал, у меня в голове не укладывалось это. Я привык думать, что у нас в стране давно ликвидировано социальное неравенство, что у нас нет ни бедных, ни богатых. Откуда же, думал я, берутся драгоценности у советских граждан, если они лишились их давно. Я считал, что мои родители были среднего достатка люди, отец — инженер, занимал довольно высокие посты на железной дороге, но он и мать продали в голодные годы все свои немногочисленные золотые и серебряные вещи, как говорят, подчистую, так что в голодный 1933 год в торгсин уже нечего было сдать, чтобы купить хотя бы кукурузной муки.

Разумеется, что, продав в голодные годы все, что у них было, они не мечтали никогда уже о том, чтобы купить себе какие-нибудь ненужные бесполезные безделушки. Зарплаты отца хватало только на питание, и с трудом всегда делались приобретения одежды и обуви. Я знал, что ни инженерно-технические работники, ни рабочие, ни служащие не имели драгоценностей и не могли их вносить в фонд обороны. А воры, спекулянты и разная другая нетрудовая мразь, у которых собирались склады золота и других драгоценностей, никогда ничем не поступились бы.

Поэтому, естественно, я скептически относился к подобным сообщениям радио и прессы. Я считал, что они раздуты, преувеличены, и не понимал, для чего нужно это лицемерие.

Трудно передать, как меня взволновало и, пожалуй, потрясло сообщение о том, что сам Буриков, да-да, именно наш Буриков, отличавшийся не только скупостью, но и скаредностью, любивший занимать деньги, оставляя свои лежать на сберкнижке, и не любивший отдавать долги, вот этот самый Буриков подарил или сдал в фонд обороны золотое кольцо. Из уст в уста передавалась эта весть.