Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов - [47]

Когда мы при этом показывали пальцами различные объекты на местности, раздавалось сильное жужжание, особенно усиливавшееся, когда палец поднимали кверху. Матвеенко предложил тогда назвать эту горку «элекгросопкой».

Позднее мне не раз приходилось бывать в подобной ситуации, и я вспоминал о подобных случаях, когда бывал на сопках, испещренных воронками от ударов молний, напоминающими воронки от ударов небольших авиационных бомб или артиллерийских шрапнельных снарядов, приблизительно 76 мм. Особенно много таких воронок видел я на большой липаритовой сопке на водоразделе Бахапчи и Детрина в истоках ручья Силинцовой. (На топографической карте — Слопцовый, на карте Авраменко — Силипцовый, а теперь на дорожном знаке этот ручей перекрестили в р. Солонцовую, а назван он был по фамилии красивой тунгуски, встреченной геологами в этом районе. — Ред.) На этой, против ожидания, совсем не острой, а широкой и довольно длинной столовой вершине с не резкими, а сглаженными массивными контурами я видел в 1943 году несколько десятков таких воронок. И, наоборот, не раз я вспоминал такие избитые молниями вершины, когда приходилось опять попадать на командные (вершины) высоты в грозу, и снова приходилось слышать жужжание поднятых в воздух предметов.

А это случалось нередко, потому что грозы бывают чаще около полудня или немного позже, то есть именно в то время, когда успеваешь добраться до наиболее высоких и наиболее опасных в грозу вершин. И, несмотря на это, мне как-то удалось избежать удара молнии, которого ни я и никто из моих сотрудников никогда не испытывал. Не удалось ни разу наблюдать и близких ударов молнии или слышать о таких случаях на полевых работах.

Все это позволяет сделать вывод, что удары молнии в вершины сопок не столь уж часты, если не сказать редки или очень редки. Будь это не так, то они были бы одним из факторов интенсивного разрушения наиболее высоких сопок. А ведь этого нет. Даже вершины, на которых можно насчитать не один десяток воронок от ударов молний, испытывали их, очевидно, редко, так как эти воронки сохраняются, вероятно, многие сотни лет. Правда, я видел и совсем свежие шрамы от ударов, но их было немного.

Я объяснял себе, что это жужжание связано с истечением электрического заряда, вероятно, гораздо более слабым, чем то, при котором на заостренных предметах появляются так называемые огни святого Эльма. Какова опасность при этом удара молнии и существует ли она, я не знаю. Думаю, что есть, и немалая.

Брат, несколько лет работавший на руднике «Бутугычаг», находившемся на вершине высокой гранитной сопки, рассказывал мне, что во время летних гроз там были нередки случаи поражения молнией людей, причем пораженных закапывали на некоторое время в песок, ил, в дресву рудничных отвалов, и они в подавляющем большинстве случаев после этого оживали. Для этого в песке заблаговременно приготовлялись ямки. Были случаи и со смертельным исходом.

Рассказывал он, что видел человека, испытавшего удар молнии в голову. Он лежал в штольне без движения, как мертвый. При этом брат видел, как из разбитой головы того вытекала какая-то светлая жидкость, как ему показалось, мозги. А потом он встречал этого человека живого.

Радист Булгаков

Матвеенко вскоре после начала наших полевых работ отплыл на лодке по Колыме вместе с Кустовым и Степанским — пожилым радистом, отправлявшимся в отпуск. К обязанностям радиста приступил приехавший с нами молодой радист Булгаков. Это был довольно интересный, во всяком случае, оригинальный человек. О своих курьезных приключениях он рассказывал сам.

Первое было, собственно говоря, не приключение, а, скорее, просто курьезный случай, иллюстрирующий его обломовский характер и дремучую лень, развившуюся от привычки работать только один час в сутки, отведенный ему для связи. Он рассказывал, что долго слышал у себя под головой или под матрацем в изголовье возню и писк, давно хотел посмотреть, что там такое, и изо дня в день откладывал эту трудную операцию. Руки не доходили. Наконец он проделал ее и увидел большую кучу гречневой крупы, перенесенной туда мышами из продовольственного склада, находившегося за стеной того же дома.

Второй случай — это действительно приключение. Булгаков как-то собрался сходить на охоту в тайгу. Выйдя из домика радиостанции, он напрямик пересек долину Большой Нечи, вошел в долину ручья Промежуточного. Побродив там недолго, он проголодался и заторопился домой. Возвращался он, идя вдоль русла ручья, и почему-то не оставил этого направления, даже выйдя в долину Большой Нечи. Поэтому он добрался до берега реки далеко от дома и еще продолжал идти по тропе, проторенной по течению реки. Наконец он увидел и почему-то узнал дерево, стоявшее возле устья Малой Нечи, перебравшись через которую мы отдыхали, идя с колымского берега. Он уже понял, что идет не туда, куда ему нужно, что он заблудился. Почему-то, даже узнав место, где он с другими сидел и отдыхал, идя от колымского берега, он не додумался до того, что и теперь ему нужно идти туда, куда мы пошли тогда, что было еще свежо в его памяти, то есть что ему нужно идти по тропе вверх против течения. Вместо этого он решил сидеть здесь и ожидать, когда его начнут искать и, наконец, найдут. Это было тоже правильное решение, облегчающее задачу ищущих. Действительно, здесь было легче найти, чем где-нибудь в притоках реки, где его нашли бы после его смерти от голода. Но и здесь ему пришлось претерпеть муки голода. Продуктов у него не было никаких, и он стал собирать грибы и жарить их на костре. И так, сидя возле костра и питаясь святым духом и червивыми грибами, он четыре дня дожидался, когда на базу придут солдаты и в конце концов найдут его.