Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов - [45]

К вечеру того же дня, как говорят, на ночь глядя, мы распрощались с этой базой и отправились на другую через высокий гранитный перевал в долину впадающего в речку Урен ручья Барачного. Урен в свою очередь впадал в приток Хатыннаха Ченер. Пришли мы на Барачный ночью и еще один день занимались приготовлениями к полевой работе, в частности изготовив из одной палатки размерами 3×4 метра две — по 3×2. Для этого мы распороли ее на две части и из имевшейся у нас бязи изготовили к ним недостающие стенки. Таким образом мы обеспечили все три своих отряда: геологический, поисковый и глазомерно-съемочный индивидуальными палатками, так как третья маленькая палатка у нас была.

Получили мы здесь на складе и все другие предметы из снаряжения и инструментов, необходимые на полевой работе, и на следующее утро отправились в первый маршрут по Нечинскому гранитному массиву.

Там же, на Урене, состав нашей партии пополнился четырьмя заключенными рабочими и промывальщиком. Фамилии я помню только трех из них: Шатов, Мишин и Султанов. Шатов ходил в маршруты с Парфенюком, носил рюкзак и треногу в руках, когда плечи Парфенюка были заняты «иконой», которую, правда, тогда уже никто так не называл. Мишин был одним из двух рабочих, ходивших со мной и старшим коллектором Дорохиным, а Султанов был промывальщиком, работавшим в поисковом отряде у Авраменко. Фамилии еще двух рабочих — худощавого, средних лет человека, ходившего в маршруты со мной, и второго — рабочего поискового отряда, я забыл.

В первый маршрут мы пошли вместе с Парфенюком, чтобы помочь ему разбить базу для начала глазомерной съемки. Для базы мы выбрали широкую плоскую вершину массивной гранитной сопки, на которой могла улечься трехкилометровая прямая линия. Построили, вернее, сложили, на концах базы каменные пирамидки, которые принято называть гурии (иначе — «туры». — Ред.), мы промерили расстояние между ними рулеткой. Затем, устанавливая на концах базы поочередно свой планшет и ориентируя его по горному компасу, Парфенюк сделал визирной линейкой первые засечки недалеко расположенных вершин, определил их превышение над базой с помощью эклиметра Брандиса, определил абсолютные отметки концов базиса анероидом.

В дальнейшем А. Н. Парфенюк отделился со своим Шатовым от нас, так как нужно было, чтобы глазомерная съемка немного опережала геологическую, которая при этом получала бы готовую глазомерную основу для того, чтобы наносить на нее результаты своей съемки. С первых дней работ мы разделились и с поисковым отрядом П. И. Авраменко, так как времени для работ оставалось немного, на исходе была уже первая декада июля. Мы с ним встречались редко, и поэтому, когда он однажды увидел нашу группу, сидящую возле костра и уплетающую галушки без соли, он принял нас за беглецов и, подойдя за кустами поближе, взял нас на мушку и завопил истошным, дрожащим от страха голосом: «Что за люди? Руки вверх!». Услышав этот возглас, я оглянулся через плечо и, увидев наполовину высунувшуюся из-за куста кедрового стланика голову Авраменко, окликнул его по имени и отчеству. Он на мгновение опустил ружье и растерянно переспросил: «А? Что?», но, по-видимому, решив, что ему показалось, будто его назвали по имени и отчеству, вновь вскинул ружье, разражаясь грозными криками…

В то лето нас еще два раза брали на прицел свои, принимая за беглецов. В первый раз это была встреча с нечинским завхозом Турко. Мы шли всей своей партией и, присев отдохнуть, увидели вдруг вдали цепочку из шести лошадей под вьюками, впереди которой на седле сидел человек, а позади лошадей шел другой. Мы сразу же определили, что это был завхоз Турко и, должно быть, потому не обратили внимания на то, что он вдруг снял из-за спины ружье и положил его на луку седла, придерживая правой рукой.

Мы знали, что он скоро возвращается из поездки в Тенькинский разведрайон, откуда он должен был привести лошадей. Поэтому мы разговаривали между собой о том, что скоро можно будет отправиться в дальние маршруты на лошадях, спокойно глядя на приближающийся караван и совсем не ожидая от него никаких агрессивных поступков. И мы были правы, потому что, во-первых, знали, что завхоз тоже должен был знать о том, что в район прибудут две полевые партии, а, во-вторых, нельзя было ожидать, что, видя перед собой четверых вооруженных людей, он осмелится поднять на нас свое ружье. Ведь если бы он осмелился выстрелить, то тут же пал бы от двух-трех ответных выстрелов. Но он, конечно, втайне знал, что мы совсем не беглецы, и что стрелять ему не придется, и что он ничем не рискует, тем более что он видел полное отсутствие с нашей стороны какой-нибудь угрозы ему.

Он, должно быть, хотел попугать нас и показать себя этаким хватом, когда, подъехав к нам шагов на 40, вдруг вскинул ружье, взяв кого-то из нас на мушку, и что-то грозно закричал. А мы, продолжая сидеть на земле, удивлялись тому, что он, видя в руках у нас ружья, не понимает, что, будь у нас какие-нибудь враждебные намерения, мы давно смогли бы разоружить его, взяв на мушку и забрав у него ружье или заставив бросить его на землю.