Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов - [125]

Но, к сожалению, именно так и произошло. Я не знаю, случайно ли день начала продажи картошки колхозом совпал с началом дождей или же старший бухгалтер колхоза нарочно сделал так. Только дождавшись дождей, он начал продавать картошку. Мне кажется более вероятным предположение, что бухгалтер сделал это нарочно. Есть, к сожалению, еще под нашим небом такие ничтожные люди, которые наслаждаются своей в жизни общества ролью, которая им кажется значительной и даже большой. Вот не продал вовремя он нам картошку и этим самым устроил так, что люди не получили ее, обходились без нее, а я потерпел урон, потерял на этом деньги, заработанные тяжелым и опасным трудом.

Конечно, он сделал это нарочно. Сколько прошло хороших погожих солнечных дней, когда картошка была уже выкопана, а мы ежедневно ходили в колхозную контору и получали стереотипные ответы: «Нет, еще не продаем, не готова калькуляция». Ведь, если разобраться, это же очень глупые отговорки. Если бы и в самом деле не была готова калькуляция, они могли бы продать нам картошку и тогда с расчетом позже — через 1–2 дня. Впрочем, это, должно быть, было бы нарушением каких-нибудь там порядков.

Об одном следовало бы нам жалеть. Нужно было отказаться от картошки, когда пошел дождь. Тогда прогорел бы колхоз, а не мы, так как гнила бы мокрая, грязная картошка, принадлежавшая колхозу, а не нам. Но мы не сумели вовремя остановиться. Вместо этого мы обрадовались, что, наконец, дождались, когда колхоз будет продавать картошку.

Купили, и совсем не так уж дешево, кажется, по 2 руб. 30 коп. за кило мы платили. Значит, больше чем 2700 руб. стоила наша покупка, мокрая и ужасно грязная. Ведь дождь шел немаленький, и мокрой стала не только картошка, но и земля, в которой она росла, и дорога, по которой ее нужно было привезти через лес на берег Колымы к кунгасу.

Картошка была ужасно грязной, как в земляной или грязевой сметане. Наконец, ее именно в таком ужасном виде, но загруженной в мешки, приволокли при помощи колхозного быка с кольцом в носу. Что с ней нужно было делать? Оставить так ее было нельзя, потому что это была не обыкновенная картошка с толстой кожей, которой не особенно страшна сырость. Это была совсем молодая картошка, хотя и довольно крупная, с очень молодой и тонкой кожицей.

Поэтому мне показалось очень дельным предложение П. И. Авраменко перемыть картошку, а потом высушить ее на солнышке, когда оно будет.

Мы так и сделали — поставили на самом берегу у воды бочку, наполняли ее при помощи ведра водой, насыпали туда картошку, обмывали руками почти каждый клубень и потом вынимали ее из воды. Эту операцию мы проделывали быстро, несмотря на ее сравнительно большую, но еще больше кажущуюся трудоемкость, а вот высушить ее нам так и не удалось. Дни стали короткими, солнце стало плохо греть, и у нас не хватало брезента, чтобы расстелить всю картошку одним слоем. Поэтому высушить ее за день было нельзя, а ночи были уже холодные, морозные, и картошку на ночь приходилось вносить в палатку, а утром заново выносить. И так каждый день с этими 1200 кг. Она потихоньку начала портиться, а мы ее еще с самого начала принялись изо всех сил есть. Отъедались жареной картошкой, пили молоко, которое приносили с молочной фермы. И то и другое на Колыме было всегда в дефиците, а особенно в то время. Ни того ни другого попросту не было совсем, так как молоко давали только маленьким детям, а свежая картошка была только утех, кто ее выращивал на огородах.

С картошкой мы расправились хорошо. Должно быть, только килограммов 300 мы привезли в Усть-Омчуг, но и то в замороженном виде, потому что, когда мы, наконец, дождались Герасименко и поплыли, были уже морозные не только ночи, но и дни.

Я не знаю, как другие, а я питался тогда этими оротукскими продуктами с подлинным наслаждением. До сих пор, больше чем через четверть века, я помню божественный вкус жареной картошки и холодного густого молока, поглощаемого большими эмалированными кружками. Воспоминание сохранилось навсегда, несмотря на то что я давно уже стал равнодушен к жареной картошке и почти так же к молоку.

Все ж таки у нас хоть приятные воспоминания сохранились от картофельной эпопеи. Кажется, у Малыша и у Смока Беллью их не было после яичной аферы.

Последние дни осени

Итак, мы стали ожидать С. С. Герасименко. Давно уехали все начальники, вернулись и мой Лепихин с рабочим Карпенко, с которым я так неожиданно и удачно убил недавно своего второго медведя. Прошла и картофельная эпопея, а мы все еще ожидали. Но, наконец, приехал и сам Герасименко, поставил свою палатку внизу прямо на бичевнике (сухопутная дорога вдоль берега водного пути. — Ред.) и стал вместе с нами ожидать, когда перевезут сюда все его снаряжение и имущество, которое нам нужно будет везти на кунгасе.

Не тратя даром времени, Сергей Семенович принялся солить капусту. Не помню, откуда он взял для этого кадку и как привез капусту. Но делал он это умело и споро и времени затратил немного.

Еще за несколько дней до приезда Герасименко на противоположном берегу Колымы, почти против нашей стоянки, но на отмелом низком берегу, где до этого часто садились утки, я поставил скрадок и сидел в нем два вечера, но на третий день явился какой-то якут, поломал мой скрадок и из материала, из которого он был сделан, сделал другой, по своему вкусу, где уже нельзя было сидеть, а можно было только лежать. Кроме того, он принес много, наверное, не меньше 30 штукдеревянных, грубо сделанных и еще хуже того — раскрашенных чучел уток. Окраской они отдаленно напоминали чернеть.