Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов - [102]

Целый день ушел на тушение пожара. Трудились мы не покладая рук, без отдыха и без коротких передышек, спеша сбить пламя и преградить путь огню, локализовать пожар и затем задавить его. Нам удавалось сбить на том или ином участке пламя и даже прекратить расширение зоны огня, но вскоре подсохшая поверхность мха, подстилающего сгоревший слой, вновь вспыхивала. Поэтому заново и заново приходилось возвращаться к уже, казалось, обработанной площади, где пламя было уже неоднократно потушено.

Лишь слабый дождь, начавшийся к утру следующего дня, позволил вздохнуть с облегчением, так как можно было надеяться, что он окончательно погасит оставшиеся тлеющие очаги.

В результате пожара сгорел мох, погиб лес и кустарник на сравнительно небольшом участке в самых истоках речки Тэнгкели, где ручьи и стали естественными рубежами, оконтурившими края пожара, потому что на других рубежах, оконтуривавших более узкую зону, где мы пытались остановить огонь, нам это сделать не удалось — он победил нас.

Лишь со стороны истоков этих ручьев рубежом стали мочажины (топкий участок болота. — Ред.) на линии, отделяющей склон сопок от долины. На этой линии оказались часто расположенные небольшие сырые участки, где, кроме ягеля, росли другие, более влаголюбивые мхи на маленьких участочках, трава и карликовая березка. В конце своей пожарной эпопеи мы именно здесь и сосредоточили свои усилия, чтобы создать непреодолимый рубеж, который, наконец, остановил распространение огня кверху, чтобы не выпустить его на водоразделы.

На сгоревшем участке редко росли средние или небольшие лиственницы толщиной до 20–30 см, возрастом 150–200 лет, и участки кустарника, стелющегося кедра. Обширные поляны, покрытые белым оленьим мхом, были свободны от деревьев и кустов.

Когда нам удалось, наконец, создать непреодолимый рубеж распространения огня, можно было уже спокойно наблюдать, как догорал участок поляны, поросшей ягелем и рощицами кедрового стланика. Я видел, как пламя быстрой змейкой скользило по мху, достигало группы кустов стланика, быстро облизывало длинными языками кору на стволах и их ветвях, как бы замирало, слегка подсушивая и подогревая зеленую хвою, которая тотчас же вспыхивала ярким пламенем, выделяющим черные шарообразные клубы дыма, рвущиеся к зениту.

Радость побед

Не раз в течение лета я с чувством удовлетворения вспоминал о том, что мне удалось отстоять от пенкоснимателей свое право производить здесь те работы, которые я производил теперь. Хотя и было уже отчетливо видно, что промышленных скоплений олова здесь нет. Мне не было жаль того, что я не поехал на какой-нибудь другой участок вместо этого. Здесь радовала меня близость к нашему поселку Усть-Омчугу, дававшая возможность поддерживать более или менее регулярные сношения с ним и уж во всяком случае возможность довольно регулярно получать газеты. А они были интересны, эти газеты последнего года Великой Отечественной войны советского народа и прежде всего нашего русского народа против мирового гада, имевшего тогда образ европейского фашизма.

Гады тогда уже истекали кровью, терпя поражения за поражениями, попытались даже прихлопнуть своего бесноватого главаря-фюрера, чтобы этим улучшить свое положение. Но бесноватый вместе со своими прихвостнями успел схватить и уничтожить противников и спастись от покушения. (Автор имеет в виду покушение на жизнь Гитлера 20 июля 1944 года, в результате которого Адольф Гитлер чудом остался жив. — Ред.) Осталось неизвестным: что было бы, если бы заговорщикам удалось убрать бесноватого главаря и его ближайшее окружение? Можно сомневаться в том, что это ускорило бы конец войны, так как вероятно, что переворот мог стимулировать военную активность антигитлеровских кругов фашистской кодлы. Во всяком случае это было похоже на драку ядовитых пауков в стеклянной банке, и было интересно. Правда, может быть, было бы интереснее, если бы прихлопнули главарей, но мы понимали, что тогда они могли бы и уйти от суда народов, так как это все же удалось сделать бесноватому Геббельсу, Гиммлеру и еще некоторым.

Но тогда неотвратимо близился конец войны, конец Третьего рейха и, казалось, приближалось начало новой эры истории человечества. Газеты постоянно возвещали о новых и новых великих победах и тем самым постоянно несли радость. Мы знали, что и тогда были не одни победы, были и поражения, но мы помнили, что и в самые трудные первые месяцы войны, когда мы терпели самые тяжкие поражения и горькие потери родных и близких, нас постоянно пытались подбодрить и развеселить тем, что старший сержант Иванов заколол штыком четырех немцев, а рядовой Петров удачно швырнул бутылку с керосином. А теперь, как говорится, «и сам Бог велел нам радоваться и веселиться».

В середине августа приехал к нам мой брат Всеволод, рассказал, что только что проводил до Магадана Лилю, поехавшую в освобожденный от фашистов осенью прошлого года Днепропетровск за двумя старшими дочками Надей и Инной, перенесшими там оккупацию. А почти пятилетнюю Нэльку и годовалого Димку на время поездки матери сдали на хранение в круглосуточный детский сад. В том, что в Магадане было тогда такое учреждение, и в том, что туда оказалось возможным сдать на время детей, был единственный и притом очень хороший выход из положения. Если бы такого учреждения не было, то Лиля не смогла бы уехать на такой длительный срок, а поехать за детьми ей было крайне необходимо, потому что недавно умер наш отец, раньше умерла мать и теперь за девочками не было нужного ухода.