Неофициальная история крупного писателя - [18]

— Начальник, у меня есть для вас очень важное сообщение!

Он прекрасно знал, что в этой машине ездит Би Юнгэ. Сначала тот хотел рассердиться, недовольный, что его задержали, однако приветливая и вместе с тем скромная улыбка Чжуан Чжуна, его почтительная поза смягчили начальника, заставили его сменить гнев на милость. В свое время он, что называется, схватил писателя за косичку и даже посадил в коровник, но Чжуан вел себя примерно и в коровнике и в конюшне. Вот почему сейчас, увидев его улыбающуюся физионо­мию, Би Юнгэ не рассердился, а великодушно спросил:

— Ну что тебе, старина?

Когда помещик из «Подлинной истории Акью» на­зывал главного героя «стариной», тот, пожалуй, не радо­вался так, как Чжуан. Останавливая машину, писатель лишь хотел обратиться с петицией, но о чем будет эта петиция, еще не успел подумать. К счастью, он был человеком сметливым и тут же заговорил отшлифован­ными фразами:

— Начальник! Я с безграничным уважением и лю­бовью отношусь к образцовым революционным пьесам, которые самой кровью своего сердца создает для нас центральное руководство. Я глубоко и всесторонне изучаю их и нижайше прошу вас дать мне возмож­ность внести посильный вклад в прославление этих образцовых пьес...

— Что ж, я поддерживаю твой революционный по­рыв. Образцовые пьесы — это проявление подлинных чувств пролетариата, выражение его любви к централь­ному руководству, воплощение...— одним духом выпа­лил Би Юнгэ.

— А как же поход в деревню? — поспешно, но очень к месту вставил Чжуан Чжун.

— Какая там деревня! Ты должен сочинить об этих пьесах хвалебную статью для журнала «Хунци». Это прославит нашу красную власть, наш пролетариат, всю нашу провинцию.

— Тогда напишите мне, пожалуйста, соответствую­щую записку,— подхватил Чжуан Чжун, протягивая Би Юнгэ авторучку с уже снятым колпачком и листок, вырванный из записной книжки.

Заместитель председателя ревкома взял ручку и мигом начертал следующее:

«Начальнику оркоддела Вану Сигодня я встретил знаминитого и реткого песателя нашей провинции Чжуан Чжуна. Он хочит напесатъ статью о риволюционных обрасцовых пьесах. Это дело очинь харошее и полезное для нашего цинтрального руководства. Паэтаму в диревню ему ехать ни нужно...»

Уважаемые читатели! Я хочу предупредить вас, что ошибкам в этой записке не нужно придавать большого значения, потому что она стала подлинным маяком для нашего писателя, путеводной звездой, которая вывела его к свету. С тех пор Чжуан Чжун действительно стал редким писателем. Через несколько лет он далеко затмил своей славой Би Юнгэ и иногда даже с благодарностью вспоминал его. Но это уже последующие события, о которых мы пока говорить не будем.

Вернемся к тому дню, когда многие, с женами и детьми, везя на повозках или неся на носилках больных и беременных, двинулись в «школы седьмого мая». Повозки скрипели, лошади ржали, а редкий писатель, оставленный в городе представителем красной власти, радостно провожал уходящих. Увидев Вэй Цзюе, он снисходительно похлопал его по плечу и сказал:

— Старина, революционные массы совершенно правильно ниспровергли нас, потом совершенно пра­вильно освободили нас, и вообще все совершенно пра­вильно! Я тоже было собрал свои пожитки, стремясь участвовать в этом историческом походе, но меня оставили писать статью о революционных образцовых пьесах! Отказаться от такого почетного поручения было бы просто немыслимо, поэтому вы идите первыми, а я вас догоню. До скорого свидания!

Вэй Цзюе, казалось, вовсе не печалился, что его фактически не освободили, а сослали в деревню; не обижался он и на Чжуан Чжуна за предательство. Он лишь простодушно улыбнулся и продолжал тащить свои кое-как связанные вещи. Чжуан снова подивился его глупости: и такие бесчувственные люди еще могут что-то писать?

Домой он вернулся в приподнятом настроении, как будто его посадили на край облака. Он даже хотел сложить по этому поводу стихи, но ничего не получа­лось; с трудом вспомнил строки Хань Юя, немного подходящие к случаю:

Когда летишь к яркому солнцу,

Нет времени вспоминать о бледной луне.

Переписав эти строки, Чжуан Чжун плотно засел за письменный стол, чтобы сочинить статью, прославляю­щую образцовые революционные пьесы.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. В решающий момент писатель видит страшный сон. В действительности же ему светит счастливая звезда, а все небо озаряет яркая заря

Почти забыв о сне и пище и просидев целых полмесяца, Чжуан Чжун в конце концов написал длинный панеги­рик о революционных образцовых пьесах. На сей раз ему даже не пришлось подавать петиции, заместитель председателя ревкома Би Юнгэ сам почтительно взял эту статью обеими руками, сказав, что завтра он едет в Пекин и лично передаст ее в группу культуры Госсо­вета для последующего ознакомления центрального руководства. Хотя главарь провинциальных цзаофаней отличался большой заносчивостью и грубостью, такая статья была ему очень нужна, потому что ее публикация действительно прибавила бы славы провинции. Он го­ворил об этом без устали.

Конечно, Чжуан Чжун считался известным писате­лем, и одна статья не играла для него особой роли, но эта была его первым произведением, созданным в разгар великой пролетарской культурной революции, первым критическим выступлением об образцовых пьесах и всей новой литературе, первым его обращением в верхи и даже в самый штаб революционного проле­тариата. Поэтому Чжуан Чжун и радовался и беспо­коился, нервы его были напряжены до предела. Каждая фраза статьи отпечаталась в его мозгу, словно отлитая в свинцовые литеры. Вкрадчивый внутренний голос го­ворил ему: «Как хорошо, что ты написал такую важную статью, восславил храм подлинного искусства и заклей­мил литературные трупы!» Но другой, гневный, голос возражал: «А достаточно ли решительно ты рассчитался с теми ядовитыми гадами, которые семнадцать лет тер­зали нашу литературу и выступали против поднятого в ней красного знамени?» Эти два голоса то засовыва­ли его в раскаленную добела домну, то вытаскивали на землю, скованную льдом и снегом, обдуваемую суровы­ми северными ветрами. Подобной пытки не мог выдер­жать даже такой герой, как Чжуан Чжун, поэтому в конце концов он дико устал и захотел спать.