Неофициальная история крупного писателя - [12]

— Почтеннейший! (Он помнил, что вокруг никого нет.) В последние дни обстановка очень напряженная, многое даже не понять...— Без таких слов ему было трудно заставить учителя разговориться.

Вэй Цзюе никогда не прерывал своей гимнастики, но на этот раз, против обыкновения, остановился и сказал с гневом:

— Да, непонятного действительно много! Например, осуждают У Ханя, известного историка, труды кото­рого хвалил сам председатель Мао. Порочат Дэн То, нашего крупнейшего партийного журналиста, талантли­вого и образованнейшего человека!

Этот старик действительно был очень глуп, раз в такое время лез на рожон. Но для выведывания порочащей информации лучшего объекта не сыскать.

— Почтенный Вэй! Вы читали недавние «Тезисы»? В них последние семнадцать лет объявлены периодом господства черной линии...

— Это более чем странно!

— А помните, мы с вами обсуждали проблему изобра­жаемого материала? Сейчас ее тоже критикуют, назы­вают надуманной...

— По этому поводу я всегда буду защищать мне­ние Лу Синя, который говорил, что из кровеносных сосудов может бить только кровь...

Вэй Цзюе снова начал развивать взгляды на ли­тературу, совершенно не соответствующие нынешней обстановке. Казалось, он был готов отрезать собствен­ную голову и сам преподнести ее своим врагам. Чжуан подумал, что сказанного уже вполне достаточно, чтобы выполнить поручение провинциального комитета. Если слушать дальше, то даже воды в Хуанхэ не хватит, чтобы отмыться.

Донос пришелся как нельзя кстати. Если бы Чжуан Чжун опоздал, его и самого бы замели. А теперь провинциальное начальство имело возможность устро­ить шумный митинг с осуждением врагов и притащить на него Вэй Цзюе. Предположение Чжуана полностью оправдывалось: из Вэя решили сделать местного Дэн То, главного проводника черной линии в литературе.

Когда двое верзил вытащили на сцену Вэй Цзюе, весь зал замер в испуге, слышались только вздохи и шумное дыхание. Чжуан Чжун давно подготовился к вивисекции, но и он не мог сдержать сердцебиения: не ожидал, что все будет так страшно. Хорошо еще, что он сжег эту проклятую фотографию! А вдруг люди все-таки дознаются, как униженно он просил Вэй Цзюе быть его учителем, решат, что он и сейчас его приспешник? Еще он раскаивался, что сегодня утром, вызывая Вэя на откровенность, наговорил ему немало лишних слов: что «обстановка очень напряжен­ная», что «многое даже не понять» и так далее. Ну и глупец ты, Чжуан Чжун! А еще называешься извест­ным писателем! Надо же было так разболтаться... Теперь тебя спасет только голова Вэй Цзюе!

Читатель уже знает, что неоспоримым достоинст­вом нашего героя была быстрота. Волнение, страх, раскаяние — все это промелькнуло в его мозгу за одно мгновение, а в следующий миг он уже выступил вперед и громко крикнул:

— Дайте мне слово!

Зал снова замер; даже упавшую иголку, наверное, было бы слышно. Чжуан Чжун одним прыжком взле­тел на сцену и сжал кулаки. Его лицо было иска­жено гримасой гнева. Он еще не сказал ни слова, но все видели, как трудно ему сдержать волнение. Указывая пальцем на учителя, он резко спросил:

— Черный бандит Вэй Цзюе, ты помнишь, какой яд ты изливал сегодня в ясеневой роще? Говори!

Вэй Цзюе недоуменно заморгал. А Чжуан продол­жал, не опуская своего указующего перста:

Если веником не поработать, пыль сама не выметется! Раз ты не хочешь признаваться, я разо­блачу тебя.— Он повернулся к тысячной толпе.— Вы знаете, как давно критикуют у нас вредную пьесу У Ханя «Отставка Хай Жуя» и не менее вредный сборник Дэн То «Вечерние беседы в Яньшани». Так вот, сегодня утром Вэй Цзюе расхваливал этих боль­ших ядовитых змей, воспевал их, называл их талан­тами, крупными специалистами. Особенно возмутитель­но, что он объявлял непонятной и даже ненужной великую пролетарскую культурную революцию, которая определяет судьбу и перспективы нашей партии и государства. Что это значит, товарищи?! Это значит, что он не понял своих прошлых ошибок и, видимо, никогда не поймет...

— Товарищ Чжуан Чжун, надо отвечать за свои слова! — заговорил Вэй Цзюе, еще надеясь, что это просто недоразумение, и готовясь все терпеливо объ­яснить.

— Заткнись, я тебе не товарищ! — с удвоенной яростью оборвал его Чжуан.— Если уж ты такого события не понял, значит, до смерти ничего не поймешь!

Кто-то из начальников крикнул: «Долой бандита!» Воспользовавшись этим, Чжуан рассказал, как преступ­но Вэй Цзюе относится к материалу, который долж­но отражать искусство:

— Он до сих пор считает, что художник свобо­ден в выборе объекта для изображения! Но факти­чески это либерализация литературы и искусства, фак­тически это взращивание ядовитых трав и всевозмож­ных демонов, фактически это превращение литературы и искусства в орудие реставрации капитализма...

Его бесконечные «фактически» все ближе подтал­кивали Вэй Цзюе к самому краю пропасти, но зато демонстрировали незаурядный полемический и охотни­чий талант Чжуан Чжуна.

Ниспровержение учителя было важной победой. Оно помогло Чжуану миновать первую заставу, одна­ко не давало оснований для успокоения, потому что культурная революция становилась все более свирепой и выходила за обычные рамки. Кое-что из богатого опыта, приобретенного Чжуаном за предыдущие годы, оставалось эффективным, а кое-что уже не действовало. Например, предпочтение левого уклона правому и при­вычка первым бросаться в бой по-прежнему помогали, а двух-трех усилий, которых прежде было достаточно, чтобы пройти очередную заставу, теперь явно не хва­тало. Все определялось центральным руководством и группой по проведению культурной революции: они захватывали в свои сети и карали даже самых за­служенных людей. Озверевшие главари хунвэйбинов и цзаофаней при помощи одной дацзыбао или даже одного окрика могли расправиться с любым партийным или административным работником. А о литераторах и говорить нечего — их растоптать было так же легко, как соевый творог.