Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том II - [64]

На другой день, снова собравшись вместе, Алешкин, Павловский, Захаров и Добин решили собрать между собой недостающую сумму 3500 руб. и внести ее в кассу госпиталя. Добину поручили принять кассу на себя, Васильева к деньгам больше не допускать и постараться как можно быстрее демобилизовать.

В 14 часов капитану, производившему ревизию, были предъявлены недостающие деньги как остаток, находившийся в кассе, и в своем акте он отметил, что госпиталь нарушал финансовую дисциплину, имея в кассе значительные остатки денежных сумм. Но это никого не волновало, все знали, что таким избытком денег их упрекнуть было нельзя, так как госпиталь находился в постоянных разъездах на больших расстояниях от штаба фронта.

* * *

После отправки этой партии Борис, Павловский и Захаров стали готовиться к отправке следующей. В нее входили все медсестры, дружинницы, санитары и писари штаба. Оставались только кладовщики, начальник штаба Добин, Захаров, Павловский и Алешкин. Отправку этой партии наметили на 10 ноября 1945 года. Перед ее отправкой прошел праздник 28-й годовщины Великой Октябрьской революции. Его отпраздновали торжественно. После митинга, проведенного во дворе склада, все разбились по группам и, имея достаточные запасы спиртного и всякого рода съестных припасов, пировали почти всю ночь.

Не участвовал в этом празднестве только Борис. Уезжая, Батюшков передал его под наблюдение опытного терапевта из гарнизонного госпиталя, Николая Петровича Высоцкого. Доктор Высоцкий, обследовав Алешкина, потребовал от него, чтобы он ложился на лечение в их госпиталь, так как нашел значительные изменения в мышце сердца.

Борис от этого предложения категорически отказался. Он не мог оставить свой госпиталь в момент его расформирования, и как выяснилось, поступил правильно. На самом деле сдача имущества на различные склады, передача автотранспорта, оформление документации на демобилизацию всего личного состава, а также и передача трофеев происходили с большим скрипом. И часто на тот или иной склад, тот или иной отдел, кроме кладовщиков и писарей, оформлявших передачу, приходилось ехать и Захарову, и самому Борису. И только после их вмешательства тот или иной инцидент удавалось уладить. Вследствие этого отправку всех демобилизуемых, в том числе и кладовщиков, которых ранее предполагалось оставить, пришлось перенести на 15 ноября.

Утром в этот день у Алешкина произошло непредвиденное, чрезвычайное событие. Продолжая принимать лекарства, назначенные Высоцким, Алешкин работал. Так было и в этот день. Часов в 8 утра Борис только что начал бриться, как в дверь его комнаты кто-то постучал.

И на приглашение войти в дверях показалась фигура Кати Шуйской.

Борис так и застыл с наполовину выбритой щекой. В первый момент он просто удивился ее появлению, а затем рассердился. Ведь перед ее отъездом вместе с врачами и остальными операционными сестрами они ясно договорились, что их связь окончена, и вдруг она снова приехала. Перед ним стояла очень трудная работа, чувствовал он себя все время плохо, поднималось давление, боли в сердце повторялись очень часто, а тут еще снова появилась она.

Борису предстояло после отправки всего личного состава оформление документов на все сданное имущество. По опыту других, уже расформированных учреждений, Борис знал, что эта работа доставляет много хлопот, канители и неприятностей. Предстоят многочисленные поездки по различным отделам и складам, расположенным в окрестностях Лигница, а где в это время будет находиться Шуйская, непонятно. Возить ее с собой невозможно, а бросать одну в немецком городе тоже нельзя.

Он, конечно, все это выложил Шуйской и, между прочим, сказал, что очень поражен ее возвращением. Ведь она прекрасно знала, что уезжает от него навсегда.

Катя заплакала и сквозь слезы заявила:

– Боренька, миленький, не сердись. Случилось большое несчастье, и я решилась поехать, чтобы тебя предупредить, чтобы помочь тебе.

– Какое несчастье? о чем ты говоришь? встревожился Борис.

– Ты помнишь то письмо, которое я попросила тебя написать?

– Какое письмо? – недоумевал Борис.

– Ну, да, то, написанное карандашом, где ты написал своей жене, что к ней не вернешься, а если и приедешь, то только за тем, чтобы забрать своих детей.

Борис мгновенно вспомнил, и его злость на Шуйскую увеличилась еще больше. Это было в начале ноября. После того как госпиталь прибыл в Лигниц, у Бориса был очередной тяжелый приступ гипертонии, и Батюшков основательно накачал его люминалом. Несколько дней он находился в полубредовом-полусонном состоянии, лежал в постели, и поэтому участия в проводах врачей не принимал. В день отъезда к нему зашла Шуйская, чтобы проститься.

Прощаясь, она сказала:

– Боря, а ведь твоя жена тебя совсем не любит. Я прочитала ее письмо, которое лежит на письменном столе, она пишет там обо всем, но только не о любви к тебе, оно какое-то сухое.

Как ни плохо сознавал Борис окружающее, слова Шуйской возмутили его:

– Какое право ты имела читать ее письмо?! Ведь мы договорились, что ни моя, ни твоя переписка нас не касаются! А потом, ты же совсем не знаешь моей жены. Она другая женщина, она может не говорить о любви, но много думать обо мне.