Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 5. Том I - [22]

Особенно это было заметно в таких местах, как Александровка. Как известно, в сельской местности никакого карточного снабжения не вводилось. Считалось, что сельское население может пропитать себя само. Так и было с семьями колхозников, хоть скудно, но они могли питаться продуктами своего хозяйства. Совсем другое положение сложилось у рабочих и служащих Крахмального завода. Они, как сельские жители, не получали продовольственных карточек, но так как существовали только на свою зарплату и небольшую поддержку от огородов, то, потеряв возможность покупать хлеб в сельпо (а там его перестали продавать чуть ли не через три месяца после начала войны) и уничтожив все запасы муки и мучных изделий, имевшихся в семьях, очутились в совершенно бедственном положении.

Районные власти Майского пошли навстречу нуждам этих рабочих и стали выделять для них некоторое количество муки. Для получения и раздачи ее, а также и других продуктов был нужен честный, добросовестный человек. Руководство завода и общее собрание не нашло ничего лучшего, как добавить к тем многочисленным обязанностям, которыми уже была загружена Екатерина Петровна Алешкина, еще и обязанность снабженца. Ей поручили раз в месяц доставлять муку из Майского и раздавать ее рабочим. Конечно, никакой физической помощи ни в доставке муки, ни в ее раздаче ей никто не оказывал. Бедной женщине пришлось все делать самой. А это значило: получив на заводе подводу (без возчика), ехать 18 километров в Майское, бегать там по разным учреждениям, чтобы оформить документы на получение выделенной муки, а для этого, как правило, нужно было собрать четыре, а то и пять подписей различных начальников, ехать на склад, самой насыпать в мешки муку, вместе с кладовщиком взвешивать ее, грузить на подводы и поздним вечером возвращаться в станицу.

Хорошо еще, если для перевозки выделялась лошадь, а если это были быки, то поездка отнимала и всю ночь.

Утром измученная женщина, иногда не успевшая соснуть и часа, никому не показав своей усталости, торопливо развешивала и раздавала привезенную муку по нормам, установленным на количество едоков в каждой семье.

Конечно, и раздача муки не проходила спокойно. В собравшейся очереди, а чаще толпе, голодных женщин возникали ссоры и скандалы, некоторые обрушивались бранью и на Алешкину, привезшую муку. Ведь с каждым разом количество выдаваемой муки уменьшали, а, следовательно, приходилось снижать и норму выдачи. Иногда бывало и так, что после раздачи муки для себя у Екатерины Петровны не оставалось и половины нормы.

Директор завода, так же, как и остальные ответственные работники, от этой работы совершенно устранился, взвалив ее целиком, как и всю ответственность за нее, на плечи этой молодой женщины.

И не будь Катя с раннего детства приучена к тяжелому крестьянскому труду, вряд ли она смогла бы выдержать такую непосильную нагрузку. Изредка ей помогали председатель месткома и завскладом Прянина. У последней работа резко сократилась. Ее склад фактически пустовал.

Как в этот период жили ее дети, Катя почти не знала.

Она видела их урывками, иногда по одному-два часа в сутки и еще, когда они спали. Встав утром, часов в 5–6, она наготавливала им какой-нибудь еды, чаще всего картошки, мамалыги, приносила немного молока, которое удавалось купить на маленьком базарчике, и оставляла их на весь день одних.

Ребятишки сами отправлялись в детсад и в школу, а по возвращении, под руководством Элы, играли дома или во дворе.

Весной 1942 года у Кати была большая радость. Впервые через несколько месяцев она получила письмо от Бориса. Тот сообщал, что он теперь на новом фронте (правда, не указал, на каком), что питается нормально и чувствует себя хорошо. Из содержания письма, хотя и весьма туманного, Катя поняла, что ее Борька выбрался из кольца Ленинградской блокады и сейчас уже не находится под угрозой голодной смерти.

До сих пор ко всем трудностям, испытываемым ею, у неё на сердце была постоянная тяжесть и тревога за него. Ведь от продолжавших прибывать ленинградцев она узнавала чудовищные вести о голоде, о множестве смертей находившихся в блокаде людей, и невольно думала, что и Борис подвергается этим мукам. В сравнении с тем, что описывали ленинградцы, ей казалось, что здешние люди живут еще хорошо. Поэтому она очень обрадовалась как письму мужа, так и тому, что эта страшная ленинградская зима его пощадила.

Катя как-то не думала о том, что Борис продолжал находиться в действующей армии, что его жизнь ежедневно, ежеминутно подвергалась опасности, что его могли убить или ранить осколки артиллерийского снаряда или авиабомбы. Ей казалось, что от этого медики, врачи могут уберечься, и раз Борис выдержал страшный Ленинградский голод, то уж никакой артобстрел или бомбежки ему не страшны.

К большему сожалению, совсем скоро ей самой пришлось убедиться, как тяжело находиться под таким обстрелом. Но это было потом, а в эти счастливые месяцы от Бориса чуть ли не еженедельно приходили письма, также аккуратно продолжала писать и она. И теперь и она, и он получали ответы на свои письма.

Конечно, в своих письмах Катя ни словом не обмолвливалась о своей почти нечеловеческой работе, о тех материальных трудностях, которые возникали перед ней все больше и больше. Да она и сама думала, что все самое страшное уже позади. Весной, кроме своего огородика у дома, ей, как и другим служащим, выделили довольно большой участок земли за рекой Лезгинкой, на земле, принадлежащей заводу. Она посадила там картофель, кукурузу. Завела несколько кур, купила маленького поросенка и надеялась будущую зиму встретить уже не такой обездоленной, как было в прошедшей.