Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том II - [17]

Он действительно начал со мной ежедневные тренировки, а так как я с детства отличалась большой гибкостью и ловкостью, да еще, кроме того, занималась гимнастикой в пионеротряде и школе, то немудренные трюки, которые он смог мне преподать, сам-то не очень грамотный акробат, я усвоила очень быстро. Внесла в них даже кое-какие усложнения и уже через месяц смогла показать довольно сносный номер.

Директор одобрил мое выступление, и вскоре на афишах появилась еще одна строчка, в которой говорилось: «Женщина-каучук. Артистка В. Пашкевич».

После первого же дебюта, который прошел довольно успешно, мой «учитель» стал домогаться «платы» за обучение, он стал добиваться того, чтобы я стала его настоящей женой. Вначале я даже не поняла, что ему от меня нужно. А когда он, наконец, применил силу, все во мне взбунтовалось, и так как физически я была сильней его, то он после моего толчка отлетел на несколько шагов.

В этой борьбе прошло все лето и осень, пока мы гастролировали по городам Сибири.

Мой номер был средненьким, но продолжал держаться на арене, тем более что благодаря тренировкам я все сильнее его усложняла.

Моя борьба с «мужем» становилась все острее и напряженнее, и, наконец, я поняла, что так дальше продолжаться не может. Этот парень стал мне не только безразличен, но из-за своих домоганий даже противен. Я чувствовала, что рано или поздно я могу ему сдаться.

В цирковой жизни я разочаровалась. Увидев закулисную сторону арены, все сплетни, дрязги и бесконечную зависть одних артистов к другим, поддельность многих трюков, а иногда и прямой обман легковерной публики, я поняла, что специальность цирковой артистки не для меня.

Разыскала в своих вещах адрес Милы и решила бежать. Небольшие деньги у меня скопились, вещички укладывались вот в этот баульчик. (Она показал рукой на меленький чемоданчик, стоявший у двери). Так что сборы мои были недолги.

После одного из выступлений в Свердловске, не сказав никому ни слова, я отправилась на вокзал, купила билет до Армавира и укатила.

В Армавире я ни Милы, ни вас, ни мамы не нашла. Соседка по дому, в котором жили Сердеевы, армянка, знала только то, что ты и Катя уехали в Краснодар, куда уехала Мила, она не знала. Я решила поехать к вам. Сегодня целый день бродила по городу, пока не нашла контору «Зернотреста» (армянка мне сказала, что ты работаешь там), там узнала твой адрес и вот заявилась к вам. Не выгоните?

– Конечно, нет. Оставайся, живи пока, а там посмотрим, – ответил Борис. На другой день, как всегда, он отправился в роддом.

В приемной толпилось очень много народа. Все шумели и горячо о чем-то разговаривали. Тут же было несколько врачей, и даже сам директор клиники, профессор Бернштейн. Борис прислушался к разговорам и вскоре узнал о несчастье, которое произошло в эту ночь в роддоме.

Здание Роддома, а также и все коммуникации, подходящие к нему, не были приспособлены к таким сильным морозам, которые внезапно обрушились на Краснодар, (термометр показывал 25 градусов ниже нуля). Ночью трубы, подводящие воду, замерзли, лопнули, и паровое отопление здания вышло из строя.

Температура в помещении роддома упала до таких низких цифр, что, опасаясь за жизнь новорожденных, их отдали матерям, чтобы те, взяв ребят к себе под одеяло, отогревали их теплом своего материнского тела. Также была вынуждена поступить и Катя.

К моменту прихода Бориса директор клиники объявил, что всех матерей и детей, кого уже можно было выписать, т. е. тех, у кого детям исполнилось хотя бы 4–5 дней, нужно немедленно забрать. Для перевозки будет выделен санитарный транспорт – машины скорой помощи, которые вот-вот прибудут. Тех же, кого выписать нельзя, соберут в одну из палат противоположной стороны здания, где отопление еще действует, так там стоят обыкновенные голландские печи, которые и топят дровами.

Новых рожениц, если таковые появятся, придется везти в роддом станицы Пашковской.

Протискавшись через толпу взволнованных отцов, бабушек и дедушек, Борис, наконец, смог поговорить с женщиной-врачом. Она, к счастью, оказалась как раз тем человеком, который лечил его жену.

На вопрос, можно ли сейчас увезти жену и ребенка (Борис надеялся взять легковую машину в «Зернотресте»), она ответила отрицательно:

– У ребенка внезапно поднялась температура. Мать и ребенок переведены сейчас в ту половину, где имеются теплые палаты. Возможно, что это ознобление, которое произошло сегодня ночью, еще ухудшило состояние вашей дочки. Вы не беспокойтесь, мы примем все возможные меры… – заверила она Бориса.

Но он, терзаемый беспокойством за жизнь дочки, поздно вечером снова пробрался в приемную и, хотя часы приема уже окончились, сердобольная няня вызвала к нему жену.

Катя, с осунувшимся лицом и ввалившимися глазами, закутанная в какой-то большой халат, рассказала ему, что Ниночка (так они решили назвать дочку), заболела воспалением легких, наверно, еще вчера. В эту ночь положение ее ухудшилось, и сейчас она в очень тяжелом состоянии.

Взяв передачу, она распрощалась с Борисом и быстро ушла.

Болезнь Нины длилась более двенадцати дней, и Катю с ней выписали лишь в конце января.