Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том I - [105]

Надо сказать, что за время командировки Борис и Николай, хотя и небольшое время провели вместе, но основательно сдружились. Кроме общей военной службы, работы во время командировки и дружбы каждого из них с братом Николая, Григорием Басанцом, обоих связывала и любовь к сцене и музыке.

Как оказалось, Коля отлично играл на многих инструментах, как на струнных, так и на духовых. Мы знаем, что на многих из них умел бренчать и дудеть и Борис, но его умение, конечно, не шло ни в какое сравнение с мастерством Николая. Борис очень удивился, узнав, что Басанец не принимает участия в дивизионном эстрадном коллективе. По возвращении в часть, на первой же репетиции он сказал Сафронову о выдающихся способностях Николая. В этот же вечер Сафронов вызвал Басанца в клуб и попросил его показать свое умение. Алешкин очень расхваливал игру Николая на губной гармонике.

Действительно, не только на Сафронова, но и на всех присутствующих на репетиции игра Басанца на небольшой губной гармонике произвела большое впечатление. А когда к ней присоединился моментально подобранный Штоффером аккомпанемент на рояле, то получился замечательный музыкальный номер. Он с этого времени был непременным в каждой программе эстрады и принимался слушателями с большим удовольствием.

Борис, который помимо участия в различных скетчах, физкультурных номерах, пародийных куплетах и рассказах, очень часто исполнял роль конферансье или, как тогда чаще говорили, ведущего, номер Николая Басанца обычно подавал так:

– А сейчас, товарищи, наш музыкант Коля Басанец на своем баяне исполнит марш Буденного.

После этих слов на сцену выходил Николай и раскланивался, его встречали аплодисментами.

– Аккомпанирует ему на рояле Яшенька Штоффер. Ну, Коля, начинай! Впрочем, погоди, а где же баян? Опять забыли принести… – Борис оборачивался за сцену. – Товарищи, товарищи, несите скорее Колин баян. Публика ждет! Что? Нет! Как так нет? На чем же он играть будет? С собой взял?

Борис возвращался на середину сцены, осматривал со всех сторон спокойно стоящего Николая и усаживающегося аккомпаниатора, и, как и публика, не видя никакого баяна, беспомощно разводил руками. Затем подходил к Николаю и спрашивал:

– Коля, ты баян взял? – Тот отвечал:

– Взял.

Борис еще раз внимательно осматриваел Николая, под смех зрителей разводил руками и, изображая на лице крайнее удивление, еще раз спрашивал:

– Так говоришь, баян у тебя?

– Да, – невозмутимо отвечал Коля.

– Где же он у тебя, почему я его не вижу? (в публике хохот). Коля так же невозмутимо показывал на карман гимнастерки:

– Здесь!

– Здесь? А ну, покажи!

Коля вытаскивал губную гармошку величиной с расческу и показывал ее Борису.

– Это баян?! И ты на нем играть собираешься?

– Ну, конечно!

– Ну, знаете, товарищи, – обращался Борис к публике, – я за такие номера отвечать не могу, пусть уж он сам отвечает… Что ж, играй! – и Борис уходил со сцены. И вот эта маленькая гармошка в руках, вернее, в губах у умельца действительно звучала как баян. Как правило, Коле приходилось исполнять на ней не менее трех-четырех вещей и после каждой раздавались бурные аплодисменты.

Сцена эта повторялась на эстраде много раз и всегда имела большой успех. Но вернемся к иным делам.

В первый же день своего возвращения в роту Борис понял, как все-таки тяжела красноармейская служба. За свою 3-недельную командировку он от нее отвык, и, хотя ему за это время приходилось задумываться над серьезными вопросами, принимать очень трудные решения, быть постоянно в нервном напряжении, он, однако, был, можно сказать, сам себе господином. Вставал утром, когда хотел, спать ложился, когда придется, так же и ел. Сам следил за своим внешним видом, и его подтянутость, уже привитая ему за полгода службы, во время командировки помаленьку снизилась, так что сейчас ему пришлось трудновато.

Внешний вид его отличался от остальных курсантов, конечно, это сразу же было замечено дотошным старшиной Белобородько, и тот сам и при помощи командира отделения Евстафьева не замедлил приступить к наведению порядка. В течение первой недели по возвращении Алешкин беспрестанно слышал одергивание и окрики то командира отделения, то старшины. Не раз его фамилию Белобородько упоминал и на вечерних поверках.

Все это злило и возмущало Бориса. Ему стоило огромных усилий сдержаться, чтобы не нагрубить кому-нибудь из них.

Единственное, что его спасало, так это то, что рота переживала трудную пору, и сам командир роты дал приказание старшине (как это стало известно по солдатскому телеграфу), поменьше муштровать курсантов во время экзаменов.

Дело в том, что большую часть теоретического курса курсанты уже закончили и до 1 мая должны были сдать соответствующие экзамены. После чего все они получали звание младших командиров, в зависимости от успехов, от командира отделения до старшины (однако пока без ношения знаков различия и каких-либо дисциплинарных прав).

Поэтому неслучайно строевые занятия на плацу теперь приобрели другой характер. Теперь ими руководили обязательно командиры взводов, а иногда и командир роты. Причем эти командиры вполголоса давали указания, а команды отделению, взводу, а иногда и всей роте подавали вызванные для этого курсанты. По всему плацу раздавались старательные громкие выкрики команд, подаваемых тем или иным «командиром».