Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2. Том II - [11]

– Борька, ты откуда?

– Оттуда! – ответил тот, спокойно показывая пальцем на закрывшуюся за ним дверь.

– Да ты что, на ходу в поезд вскочил, что ли? Сумасшедший! – говорила встревоженно Катя, невольно протянув к нему руки, как бы боясь, что он может внезапно упасть обратно. Тот не замедлил схватить протянутые руки и крепко сжал их. Одновременно он рассказал девушке о своей проделке. Катя возмутилась:

– Вечно ты, Борька, с фокусами! Только пугаешь!

– А ты испугалась? Значит, если бы я разбился, так тебе меня было бы жалко? А? – приставал Борис, всё еще держа в своей широкой ладони тоненькие Катины пальцы.

Но девушка отвернулась к окну и попыталась выдернуть свою руку, это ей удалось не сразу. Она несколько времени сопротивлялась молча, затем не выдержала, улыбнулась и сказала:

– Пусти руку-то, медведь! Ведь больно!

Борис с сожалением выпустил эту тёпленькую ручку, а сам встал у двери вагона рядом с Катей. Та, к его радости, не отодвинулась. Так они и стояли, касаясь телами друг друга, и как будто безразлично смотрели в темноту, которая теперь уже была снаружи. Как будто не замечая этой невольной близости, Катя засыпала Бориса вопросами, и тот постарался на все ответить возможно подробнее. Он рассказал и о конференции, и о праздновании Октябрьской революции, и о своём новом назначении, и о том, что завтра же уезжает в Стеклянуху, и что его мечты об учёбе в ГДУ опять не осуществились, и что во Владивосток он, конечно, сможет приехать может быть раз за всю зиму.

– А зачем тебя так потянуло во Владивосток?

– А ты не понимаешь? Мне хочется повидаться с тобой!

– Это можно сделать и в Шкотово… – и Катя рассказала, что по настоянию многих жителей села Шкотово при их школе открылся восьмой, а в будущем году будет открыт и девятый классы, и что ей теперь для окончания девятилетки не нужно жить во Владивостоке. С началом занятий (в настоящее время ведь в школах были каникулы) она будет продолжать учение, живя в Шкотово – дома. Борис не мог скрыть своей самой искренней радости.

– А ты-то чего так обрадовался?!

– Как же, ведь я люблю тебя, понимаешь, люблю! – прошептал Боря, стараясь заглянуть в лицо девушки, чтобы увидеть, как она прореагировала на его слова. Но ему мешала темнота и то, что та почему-то старалась отвернуться от него….

– Ведь я теперь буду приезжать в Шкотово каждую неделю, чтобы тебя увидеть!

И писать тебе буду!

– Ишь, чего выдумал, писать! – с тревогой сказала Катя. – Только попробуй! А ну как письмо в мамины руки попадет или Андрей его прочитает… Так тогда и мне достанется, да и тебе тоже несладко придется… А вдруг девчонки его увидят, так они на всю школу раззвонят… Нет, нет, ты, пожалуйста, не выдумывай мне писать! – горячо говорила Катя.

Так они спорили, что-то доказывали друг другую, стукаясь друг о друга телами при толчках вагона, старались рассмотреть лица друг друга при свете мелькавших за окном фонарей.

И кажется, были счастливы оба. Как-то незаметно Борис вновь овладел Катиной рукой, та не стремилась её выдернуть, а, как казалось Борису, иногда даже отвечала ему на пожатие.

Но всему приходит конец, а счастливому времени он всегда приходит неожиданно быстро.

Как-то внезапно вдруг за окном замелькали огоньки шкотовских казарм на горе, и, заметив их, Катя воскликнула:

– Ой, да мы уже приехали! Ты, Борька, пожалуйста, уходи. Меня мама и сестренки встречать будут… Я боюсь, что они тебя увидят… Не хочу, чтобы увидели! Уйдешь? Кажется, первый раз за все время их знакомства, она сказала это таким просительно-ласковым тоном и при этом так посмотрела на Бориса, что он был готов не только уйти, но провалиться сквозь землю, броситься под поезд, если бы она только так его попросила. Он еще раз сжал её тоненькие пальцы, ощутив на этот раз отчётливое ответное пожатие, быстро вышел из тамбура, перешёл в другой вагон и еще до остановки поезда соскочил на перрон. Он остановился в тени станционного здания и стал наблюдать за вагоном, в котором ехала Катя.

Вот, наконец, показалась и она, нагруженная узлами разной величины. Заметили её и встречавшие, которых Борис до этого почему-то не видел. Среди них была сама Акулина Георгиевна, Катина мать, и две младшие сестрёнки Кати: Женя и Тамара. Разобрав Катины вещи, они все вместе пошли по линии железной дороги к своему дому, в этом же направлении нужно было идти и Борису. И хотя он и обещал Кате не показываться на глаза встречавшим её родственникам, находясь на станции, это обещание твёрдо сдержал; теперь он решил, что может смело идти за ними. Он находился на довольно значительном расстоянии от этой группы, но глазастая Женя его всё-таки заметила и, к великому ужасу Кати, тут же, при маме, задала Кате каверзный вопрос:

– А ты, Катя, что, не вместе с Борисом Алёшкиным ехала?

Как потом рассказывала ему Катя, ей стоило немалого труда убедить мать и сестренок в том, что она Бориса не видела, что его в поезде и не могло быть, и что Жене это просто померещилось. Мать сделала вид, что поверила этому заявлению, хотя было заметно, что объяснение дочери её не очень убедило.

Ранним утром следующего дня Алёшкин явился в контору, нагруженный кучей самых разнообразных вещей, которые по настоянию отца и матери ему пришлось взять с собой. Тут были валенки и полушубок, запасная смена белья и постельное белье, и котелок, и еще много, с его точки зрения, лишних вещей. Напрасно он доказывал, что раз в неделю будет приезжать домой. Родители настояли, чтобы он всё это с собой забрал.