Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 2 - [30]

Боря загорелся и предложил сделать какую-нибудь приключенческую картину, но Юра был старше, разумнее, смотрел на вещи более реально и понимал, что нарисовать даже небольшую картинку для показа на экране трудно, а таких картинок, как он уже знал, даже для коротенькой картины понадобятся сотни. Дело явно непосильное не только им двоим, но даже и всей группе их друзей.

Он охладил пыл Бориса и предложил, что сначала, чтобы проверить работу аппарата, они нарисуют какой-нибудь один простой предмет, меняющий свое положение. Например, качающийся маятник.

Так они и сделали. На каждом квадрате нарисовали маятник, отклоняющийся сперва в одну, потом в другую сторону. На одной стороне ленты Юра патрончиком пробил дырочки, он объяснил, что это будут отверстия, проталкивающие их самодельную киноленту. Когда работа была закончена, бумага промаслена, а лента вставлена в аппарат, Юра склеил ее концы так, что получилось большое бумажное кольцо. Через несколько минут на натянутой простыне было видно, что маятник качался! Да, да, качался! Правда, качанием его движения можно было назвать лишь условно, но он двигался, пусть прыжками-скачками, неровно, но перемещался с одного края экрана на другой. Восторг Бориса был так велик, что он не выдержал и громко закричал: «Ура-а-а!» На его крик в комнату прибежали Ванда, Луша и няня Маня, последняя при виде этого изображения на простыне, которое, вообще-то говоря, на маятник было похоже только в Борином и Юрином воображении, даже сплюнула и перекрестилась, а Ванда запищала также восторженно, как и Боря.

Благодаря тому, что лента была склеена кольцом, «качать» маятник, крутя ручку аппарата, можно было сколько угодно.

Вскоре об их иллюзионе знали все друзья, в том числе и Армаши, смотревшие изобретение всей семьей. Маргарита Макаровна даже помогла и советом и делом в изготовлении более содержательных, хотя и очень простых лент. Например, прыгающая собачка, бегущая лошадь, идущий человек.

Конечно, было бы неправильно думать, что все время ребят было занято устройством кинематографа или еще какой-нибудь «адской» электрической машины. Все это только отдельные эпизоды, показывающие, как они использовали свой досуг.

Ребята исправно ходили в школу, неплохо учились. Учили уроки. Выполняли все домашние работы по двору, а их было немало: нужно было дров наколоть, разнести их по печкам, хлев и конюшню вычистить, воды из Мокши привезти, сена с сеновала достать и разложить его по яслям, а раз в неделю съездить в лесничество привезти овощи и другие продукты. Каждый день, прежде чем идти в школу, нужно было расчистить на дворе от снега дорожки. Кроме того, Боре довольно часто приходилось нянчиться с Вандой. Когда няня Маня уходила в церковь, а делала она это не реже двух раз в неделю, Ванда оставалась на попечении Бориса. Нельзя сказать, чтобы это ему было особенно тяжело. Бойкая девчушка, день ото дня становившаяся забавнее и смышленее, интересовала его. Он, видимо бессознательно любивший маленьких детей, с удовольствием с ней забавлялся, читал ей книжки, рассказывал сказки и даже, в чем он никогда бы не признался ни одному из самых близких приятелей, играл с ней в куклы.

Юра к сестренке подойти не умел. Кроме того, он был занят игрой в оркестре, и хотя зимой уходил реже, но все-таки раз, а то и два в неделю участвовал в репетициях и выступлениях. Естественно, что на это время домашние работы сваливались внеочередным грузом на Бориса. Тот выполнял их безропотно. Все было бы ничего, если бы не беда с обувью и одеждой. Работать мальчишке приходилось много, а у него для всего были одни и те же штаны, рубаха и ботинки, в них он ходил в школу, носился в свободное время по улице и исполнял всю домашнюю работу. Кроме того, отличаясь большой неряшливостью, Боря заботиться об одежде не умел, немудрено, что уже к середине зимы у него снова ничего не было целого. И если штаны и рубаху, чинившиеся Лушей; или няней Маней чуть не каждый вечер, все-таки еще можно было одевать, то развалившиеся ботинки приводили обеих сердобольных женщин в ужас. Спасла ранняя зима, когда можно было носить валенки, находившиеся в лучшем состоянии. В общем, осенью и зимой, как думал в это время Боря, жить было хуже:

– Обувайся, одевайся каждый день… то ли дело летом… Встал в той самой рубашке, в которой спал, в тех же штанах иди себе куда хочешь, а о ногах и вовсе думать не надо…

Давно уже прошло то время, когда он, как и многие его друзья, летом ходил в сандалиях, и только в исключительных случаях, в особенно теплую погоду, разрешалось походить некоторое время по мягкой травке босиком, да и то где-нибудь около дома. Осенью же и весной он был обут в теплые целые ботинки с галошами, а зимой в мягкие и, конечно, тоже совершенно целые валенки. Теперь в течение уже нескольких лет он и его товарищи про это забыли. Чуть только стаивал снег, обувь сбрасывалась с ног, и все ребята переходили на свою собственную «неизносимую», как говорила Арина, обувь, то есть, попросту говоря, начинали носиться босиком. Правда, в школу приходилось что-то одевать, но по возвращении обувь сбрасывалась и летела куда-нибудь в угол; не смущаясь даже тем, что на лужах попадался ледок, по ним, а позднее по густой мягкой пыли, покрывавшей улицы Темникова, все шлепали босиком. Так продолжалось до поздней осени. Ноги за лето так грубели, что не чувствовали ни холода, ни боли и так растаптывались, что сброшенные весной ботинки натягивались осенью с большим трудом, хотя почти всем, как правило, обувь шилась или покупалась на вырост, то есть на два номера больше действительных размеров ноги.