Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 2 - [23]

Оба они считали, что как бы ни кончились военные события, жизнь на Родине будет лучше и легче, чем в настоящее время в Темникове.

К сожалению, мы так и не узнаем, сбылись ли их предположения и действительно ли они в Польше стали жить лучше, чем в Темникове. Нам кажется, что в то очень трудное для всех время они и в Темникове жили неплохо. Как бы то ни было, но предположения Стасевича о войне Советской России с Польшей подтвердились, действительно она вскоре прекратилась. Начавшись 30 апреля, закончилась перемирием, заключенным 12 октября 1920 года.

К этому времени подготовка Стасевичей к поездке в Москву тоже закончилась. Перед отъездом Янина Владимировна еще раз пишет Дмитрию Болеславовичу Пигуте.

Вот это письмо:

«Многоуважаемый Дмитрий Болеславович!

Получила Ваши деньги и маленькую весточку на купоне; и за то, и за другое спасибо, не балуете Вы нас письмами.

Я веду себя совсем плохо: заболела неврастенией в острой форме и совсем никуда не гожусь, уже пятый месяц не работаю и все больше валяюсь. Если будет возможность, отправлюсь в Москву для лечения.

Очень меня мучит воспитание Бори, я совершенно не в силах следить за ним, и он растет, в сущности, без всякого надзора, которого он очень требует.

О Маргарите Макаровне и Елене Болеславовне, конечно, и речи быть не может, они обе едва справляются со своими обязанностями.

Поэтому мне бы очень хотелось передать его Вам, тем более что сейчас от нас многие ездят в Москву и нетрудно было бы переправить его. Ответьте мне, пожалуйста, на это письмо, буду очень благодарна.

Сердечный привет от нас Вам и Вашей семье. Уважающая Вас Я. Стасевич. 19 I3/IX20 г.»

В своем письме Янина Владимировна ничего не говорит о предполагаемом отъезде в Польшу, слишком еще неопределенно обстояло это дело, но ведь именно поэтому ее и тревожит вопрос о Боре. Она ясно дает понять, что никто кроме них – Стасевичей мальчика воспитывать не сумеет и, кажется, впервые и единственный раз обращается к его дяде с просьбой взять племянника к себе.

Однако и на это письмо, как, впрочем, и на предыдущие, от Дмитрия Болеславовича ответа не поступило.

Тогда Стасевичи решаются взять Борю с собой в Польшу, если этот переезд состоится, считая, что они на это имеют право, так как признают его за своего приемного сына.

Перед самым отъездом в Москву у обоих взрослых Стасевичей об этом с Борей состоялся серьезный разговор. На их предложение поехать с ними в Польшу мальчик ответил полным согласием. Он знал об их намерении уехать из Темникова и сам уже задумывался над своей судьбой. Ведь как-никак, а ему было 13 лет, он уже много испытал, многое читал и для своего возраста был развитым мальчишкой. Он думал – уедут Стасевичи, куда же я тогда? К тёте Лёле я ни за что не пойду, да она и сама меня не возьмет, я это знаю… Дядя Митя меня тоже знать не хочет, уже больше года ничего не пишет… Остаться в Темникове одному, а где жить?…

Нет, если они уедут в свою Польшу, то я поеду в Сибирь искать отца. Последний адрес его у Анны Никифоровны есть, может быть, как-нибудь доберусь. Ездят же другие. Можно было бы остаться у Анны Никифоровны, но та и сама голодает с тех пор, как умер дедушка…

Где уж тут меня прокормить…

А может быть, Стасевичи меня с собой возьмут? Это было бы лучше всего, я бы старался, работал, а учился только бы на «весьма»…

Поэтому-то предложение Стасевичей он встретил радостно и согласился на него, не задумываясь.

Так вопрос о нем для Стасевичей и для него был решен.

Пока шли все эти приготовления, раздумья, сомнения и решения, обычная жизнь текла своим чередом. Продолжались занятия в школах и с каждым днем становились все более упорядоченными и уплотненными.

По крайней мере, так было в лучшей школе города, где сейчас учился Алёшкин. С этой школой могла соперничать только та, которая располагалась в здании бывшей женской гимназии и которой заведовала старая бабусина помощница и приятельница Анна Захаровна Замошникова, вышедшая к этому времени замуж и ставшая Ивановой. Ее муж-учитель заведовал уездным отделом народного образования.

Вообще, с этого года в Темникове, а может быть, и во всей стране появилась тяга ко всяким сокращениям названий и придумыванию новых, иногда звучавших довольно дико, не только для людей, так сказать, старорежимного воспитания, но и для современников. Одним из таких названий было новое, официально вошедшее в обращение название учителей: с этого года их стали называть «шкрабами», что означало школьные работники. Многие из учителей: Чикунский, Крашенинников, Замошникова, Армаши и др. этим названием были обижены, но, конечно, ничего поделать не могли.

С этого года в школах второй ступени вводился как обязательный предмет иностранный язык, до этого сразу после революции им могли заниматься только желающие. В школе, где учился Алёшкин, обязательным иностранным языком был немецкий. На уроках этого «иняза», как его теперь сокращенно называют, Боре и большинству его товарищей было скучно и неинтересно. Все в первом и втором классах гимназии они этот язык изучали и теперь, когда его изучение началось опять с азов, так как в классе были ученики из городского училища, ранее иностранного языка не изучавшие, ребята, знавшие начало немецкого, вели себя более чем недисциплинированно.