Уж весна: щебечут птицы, блещет день, луга цветут;
Реки, вырвавшись на волю, к морю с песнями бегут.
Роза, алая, как Фрея
[17] уж из почки смотрит вновь;
В смертном радость пробудилась, и отвага, и любовь.
Старый «Конунг» с Ингеборгой собрался на ловлю в бор,
И в нарядах разноцветных вкруг него толпится двор.
Шум: гремят колчаны, луки; кони ржут, вздымая прах;
Соколы кричат и рвутся с колпачками на глазах.
Вот сама царица лова! Бедный Фритьоф, не гляди!
Как звезда, она сияет на богатой лошади.
Это Фрея, это Роота
[18] но еще прекрасней их.
На главе убор пурпурный, с связкой перьев голубых.
Собралась ватага: дружно! через горы, через дол!
Рог трубит; к стенам Одина
[19] подымается сокол.
Встрепенулись дети леса; зверь бежит в свое жильё,
А Валькирия за зверем, потрясаючи копье.
Старый Ринг не поспевает за толпою удалых.
На коне, с ним рядом, Фритьоф едет сумрачен и тих.
В удалой груди теснится много грустных, черных дум:
Их веселье не разгонит, заглушить не может шум.
«О, зачем я бросил море, слепо шел навстречу бед?
Море черных дум не терпит: дунет ветер — и их уж нет.
Все храм Бальдера я вижу, все обетом я смущен,
Данным девой: он не ею, он богами нарушён!»
Так роптал он. Вот дорога их приводить в дол глухой,
Мрачный, стиснутый горами, осененными сосной.
Ринг сошел с коня и молвил: «Вот приютный уголок.
Я устал, мне нужен отдых: дай, приляжем на часок».
«Не уснуть тебе здесь, конунг! Здесь жестка, сыра постель…
Возвратимся: до чертога недалеко нам отсель…»
Боги сходят к нам нежданно; так и сон, прервал старик:
«Иль хозяин перед гостем не дерзнёт уснуть на миг?»
Фритьоф плащ свой тут снимает, расстилает на траву,
И к его колену конунг клонит белую главу.
Тихо спит он, как по битве спят герои на щитах,
Безмятежно, как младенец у родимой на руках.
Чу! вот песня черной птицы раздалась из-за, ветвей:
«Фритьоф! кончи спор давнишний: старца спящего убей!
Ты возьмешь вдову; невеста вновь обнимет жениха.
Люди здесь тебя не видят, а могилы сень тиха…»
Фритьоф слушает: чу! Песня белой птицы раздалась:
«Люди здесь тебя не видят, но везде Одина глаз!
Ты-бы спящего зарезал? безоружного б убил?
Что ни взял-бы ты злодейством, только б славы не добыл!»
Смолкло в чаще. Вот подъемлет Фритьоф меч свой боевой,
И его в смятенья мещет далеко во мрак лесной.
Птица черная безмолвно в грозный Настранд
[20] унеслась,
А другая с громкой песнью — к солнцу, будто арфы глас.
И не спит уж старый конунг: «Как прекрасен быль мой сон!
Сладко дремлет, кто оружьем богатырским охранен.
Но скажи, о, незнакомец: где же меч твой, молний брат?
Кто разрознил неразлучных? Кто похитил твой булат?»
«Что нужды? — сказал воитель, — тьма на севере мечей;
Зол язык меча, не знает он мирительных речей.
Духи водятся в булате, духи сумрачных краев:
Сна не чтут они их манить блеск серебряных власов».
«Знай же, юноша, не спал я: испытаньем было то!
Неиспытанным ни мужу, ни мечу не верь никто.
Фритьоф ты: тебя узнал я, лишь в чертог мой ты вступил».
Старый Ринг давно уж ведал то, что хитрый гость таил.
«Что ты взоры потупляешь? Не всегда и я был стар.
Наша жизнь есть битва, юность то берсерка бранный жар.
Сед я, видишь: скоро, скоро под курганом буду я!
Ты тогда возьми и край мой, и жену: она твоя!».
«Не как вор пришел я! — мрачно молвил Фритьоф:
— если б взять захотел я Ингеборгу, кто-бы мог мне помешать?
Ах, в последний раз взглянуть лишь на невесту я желал!»
О, безумец! снова пламень погасавший запылал…
«Конунг, прочь пора: довольно я гостил в твоем краю.
Гнев богов непримиримых тяготит главу мою.
Светловласый, кроткий Бальдер покровитель всем живым;
Он меня лишь ненавидит, я один отринут им!
Да, я сжег его божницу! Волком храма назван я.
Как мое раздастся имя, плачет, резвое дитя.
Пир веселый умолкает… Проклят я в краю родном;
Мне в стране отцов нет мира, мира нет во мне самом.
Прочь же, прочь в зыбям родимым!
Встань, дракон, мой добрый! в путь!
Резво ты в соленой влаге вновь купай крутую грудь;
Дай услышать голос грома, дай услышать бури вой!
Лишь среди тревог и шума у меня в душе покой…»
