Необычные воспитанники - [4]

И вот я на окраине поселка Новые Горки перед коммуной № 9. Здание двухэтажное, бревенчатое, стекла в одном окне выбиты, вокруг ни души. Мне сказали, что здесь живут семьдесят воспитанников, недавно подобранных с улицы. Что это за народ? В чем будет заключаться моя работа с ними? Как мне себя вести? Ребят надо просвещать политически? Направлять на правильный жизненный путь? Где та методика, которой мне следует руководствоваться?

Сразу за дачей — лес, невдалеке в зеленых берегах протекает тихоструйная Клязьма. На отшибе небольшой флигелек. Вокруг ни души, даже голосов не слышно. Где же персонал коммуны, мои будущие воспитанники? Я вошел в коридор, открыл ближнюю дверь в огромную совершенно пустую комнату, в конце которой виднелась сцена, полузакрытая полосатым дырявым занавесом. В углу собраны стулья, некоторые валяются на полу. На бревенчатых стенах выцветшие портреты Маркса, Энгельса, Ленина.

«Клуб?»

Но вон висит ящик с красной надписью «Аптечка». Что же это за помещение? Э, да ведь тут живут беспризорники, у них все вверх ногами. Найти бы хоть одну живую душу!

Я вернулся в коридор, постоял и хотел уже ткнуться в следующую комнату, когда увидел мальца, спускавшегося сверху по неширокой лестнице.

— Дружок, — обратился я обрадованно. — Как мне найти заведующего коммуной? Или политрука?

Он даже не взглянул на меня, продолжая медленно спускаться вниз. Ступеньки лестницы скрипели под каждым его шагом. Я повторил свой вопрос и уже хотел загородить мальцу дорогу, когда он, не повернув головы в мою сторону, тихо ответил:

— У заведующего нет кабинета. В комнате счетовода сидит… во флигеле. Политрук с ребятами на футбольном поле.

И продолжал свой путь. Я стоял в полном недоумении.

— Не проводишь меня к кому-нибудь?

Ответом меня малец не удостоил, толкнул наружную дверь. Я последовал за ним. Сентябрьское солнце светило по-летнему, над лесом не виднелось ни одного облачка. Какой чудесный денек! А воздух! Не то, что в Москве. А тут нервы портишь. Мой «спутник» молча зашагал к опушке.

— Ты куда идешь-то? — спросил я.

— Да на футбольное поле ж.

Я с облегчением пошел с ним рядом.

С того дня минуло много лет, но в моей памяти ярко запечатлелся и пустой клубный зал с красной надписью на ящике: «Аптечка», и молчаливый мой спутник. Фамилия его, как узнал я на следующий же день, была Коровин, но звали его все Коровушка. Было ему четырнадцать, и отличался он удивительным спокойствием и неповоротливостью. Коровушка был определен в первый класс коммунской школы и за учебный год пропустил чуть ли не четверть всех уроков. Как-то весной я встретил его в клубе возле той же аптечки и спросил:

— Ну как, читать научился? Что написано на этом ящичке?

Коровушка долго и пристально рассматривал надпись, а потом медленно прочитал, отделяя каждую букву:

— А. Пы. Те. Кы. А.

— Правильно. Так что же получилось?

— Амбулатория.

Все это, повторяю, случилось уж потом, а пока мы с Коровушкой вышли на большой пустырь, заросший травой, по бокам которого маячили жердевые ворота. Десятка два одинаково одетых воспитанников гоняли по нему грязный футбольный мяч. В стороне стоял костлявый мужчина с уныло свисающим носом, в порыжевшей от солнца гимнастерке. Это и был политрук Голенов, его я и приехал сменить. Мы познакомились. Ребята не обращали на меня никакого внимания.

Вечером у нас с Голеновым состоялась беседа. Я пытался выяснить, в чем заключались обязанности политрука, узнать специфику моей будущей работы в коммуне. Голенов уныло слушал, а потом сказал:

— Условия тут особые. Главное, ты должен узнать воровской жаргон, на каком тут говорят. А то не поймешь ребят… и уважать не будут. Видишь этих архаровцев? Целый день готовы гонять футбольный мяч. Мечтают завести голубей. Беспризорники. И законы тут царят уличные. Как «на воле».

Признаться, я был поражен. Не о таких педагогических методах работы я рассчитывал услышать. Но ведь здесь же «дефективные»! Голенов дружески передал мне списочек с большим количеством слов, показавшихся мне весьма странными.

— Вот наиболее употребляемые из жаргона, — поучал меня политрук. Советую вызубрить. Кто-нибудь из этой шатии тебя, наверно, спросит: «Ты свой?» Иль: «Из-под своих?» Отвечай: «Я ваш».

На этом с политруком Голеновым мы и расстались. Больше я его никогда не видел. Советом я его решил воспользоваться с ученической добросовестностью. Раздевшись на ночь в своей небольшой комнатке, я стал изучать список, читая вслух блатные слова, стараясь их запомнить.

— Балдоха. Ландать. С понтом. Шухер. Метелка с бану сплетовала. — Тут я задумался: что же это может означать? Так и не разгадав значения фразы, продолжал шептать дальше: — Тискать. Майдан. Бобочка. Охнарь. Шкары…

Где-то в поселке прокричали третьи петухи, я все изучал жаргон. Так со списком в руке и заснул.

Заведующий коммуной на другой день представил меня воспитанникам, и я приступил к своим обязанностям, имея о них весьма смутное представление.

«Назвался груздем — полезай в кузов. Жизнь покажет, что мне делать». Так я себя утешил, а сам внимательно приглядывался к ребятам, стараясь их понять. Какой все-таки с ними брать тон?