Необычайные приключения на волжском пароходе - [9]

— Это что за девочка? — уязвленно спросила Шура.

Профессор строго кашлянул: — Гм… Эта девочка — дочь…

— Чья, интересно?

— Гм… Моя… (И — строго глядя на головастую чайку.) Так вот, Зина, предложение…

У Шуры все личико стало, как у высунувшейся мыши:

— Ты с ума сошел, Валерьян! Где ты подобрал девчонку?

— … предложение, — тверже повторил профессор, — пройти на носовую часть парохода…

Он повернулся. Ливеровский любезно приподнимал шляпу:

— Доброе утро, профессор, я уже имел счастье познакомиться с вашей супругой… Иосиф Ливеровский, вице-консул республики Мигуэлла-де-ля-Перца…

— Очень приятно, — сказал профессор, — вы попали в довольно неподходящую минуту… Вопросы агрикультуры, которые вас, несомненно, интересуют, несколько заслонены от меня беспорядком в личной жизни… Но я надеюсь быстро разобраться… (Поклонился.) До свиданья…

Обняв Зинаиду, строгий, научный, он пошел на носовую часть парохода. Ливеровский с кривой усмешкой:

— Девчонка едет в четвертом классе с матерью. Я ее видел, — очень сохранившаяся женщина.

Шура проглотила нервный комочек. Самообладание вернулось к ней. Передернула плечиками:

— С чем вас и поздравляю: эту Нинку вся Москва знает, — сплошная запудренная морщина. Сохранившаяся! Мне все теперь ясно, — да, да, они заранее сговорились. Вот, сволочь, устроили мне прогулку по Волге…

Ливеровский потянулся взять ее за спину:

— Красивая, гибкая, злая…

Шура вывернулась, как из трамвайной толкучки:

— Оставьте пошлости!

Но он — настойчиво:

— Хотите — помогу? (Она дышала ноздрями.) Все просто и мило: профессора от свежего воздуха целиком и полностью потянуло на лирику. Зрелище неопрятное, — сочувствую вам. Профессора нужно вернуть с лирических высот на землю. Есть план.

— Какой?

— Эта самая рукопись, что вы рассказывали…

— Которая у Валерьяна в портфеле?..

— Принесете ее мне… (Шура молчит.) Спрячем. (С неожиданным раздражением.) Ну, профессор будет метаться по пароходу в панике и — ему не до Зинки с Нинкой. Поняли?

Шурины глаза неожиданно раскрылись от восхищения: — Поняла.

— Несите…

Тогда из окна обеденного салона медленно высунулась голова Гусева. Жуя осетрину, проговорил:

— Александра Алексеевна, увидите профессора — не забудьте сказать, что портфель его у меня…

Он показал портфель — из кожи под крокодила:

— И ключ от вашей каюты у меня…

Показал также и ключ. Шурка молча схватила его.

Убежала. Ливеровский в это время закуривал. Бросил спичку за борт: Завтракаете?

— Завтракаю, — любезно ответил Гусев. — Присоединяйтесь.

— Ничего осетринка-то?

— Пованивает, но есть можно.

— Что еще скажете хорошенького? — спросил Ливеровский.

— А ведь в портфеле-то у него не рукопись, а копия.

— Да, я тоже так думаю, — Ливеровский равнодушно отвернулся.

На палубе появилась Эсфирь Ребус — свежая, улыбающаяся, в изящном платье из белого полотна. Она улыбалась не людям, даже не текущим мимо берегам, а чему-то неизмеримо высшему. Ливеровский сказал ей тихо:

— Влипли. Легавый настороже. Портфель у него.

— В таком случае и легавый отправится туда же…

Спокойствие ее было классическое. Она даже не остановилась. Ливеровский бормотал:

— Миссис Ребус, нам не справиться с троими…

— Если у нас не хватит сил, мы поднимем массы. — Глаза ее сияли навстречу Хопкинсону. Он двигался к ней, как щепка к водовороту. Его огромные башмаки отлетали от палубы, высоко подбрасывались коленки, в руках плясали бинокль и путеводитель. Белели воротничок, зубы и глазные яблоки. Что-то, видимо, было странное в улыбке миссис Ребус, в невероятно сдержанном волнении Хопкинсона, — иностранцы, стоявшие у борта, повернули головы: Мистер Лимм, мне сдается, что это тот самый негр, наделавший столько отвратительного шума в Америке…

— Бог с вами, мистер Педоти, его же линчевали, насколько мне помнится.

— Суд Линча был совершен над его братом…

— Вы правы, я совсем забыл эту грязную историю.

— Мне очень не нравится присутствие здесь Хопкинсона…

Миссис Ребус и Хопкинсон сошлись и стали у перил так, будто судьба их наконец свела. Эсфирь улыбалась чайкам. Хопкинсон поднес к глазам бинокль, рука его дрожала. Ливеровский перестал дышать, следя за этой встречей главных персонажей…

— Алле хоп, — хрустально-птичьим голоском произнесла миссис Ребус, бросая крошку хлеба чайкам. Ливеровский заметил, что из окна салона по пояс высовывается Гусев, также весьма заинтересованный встречей. Ливеровский подскользнул к нему: — Будьте столь любезны, передайте карточку завтрака.

— А я уже кончаю.

— По рюмочке пропустим?

— Уговор.

— Есть.

— Ничего не подсыпать в рюмку.

— Товарищ дорогой! — Ливеровский весь удивился. — Вы невозможно информированы об иностранцах. Мы же прежде всего культурны. Подсыпать яду в рюмки… Бульварщина!… Где вы этого начитались?

Он заскочил в салон и сел у окна напротив Гусева.

— Алле хоп! — Эсфирь кидала крошки птицам. — Кроме этих птиц, вам что-нибудь нравится здесь? Что? (Негр перекатил к ней глаза, губы его сжались резиновыми складками.) — Вы говорите по-английски? — Она чуть сдвинула брови. — Что?

— Многого здесь я еще не понимаю, миссис, но я хочу любить эту страну. И я полюблю эту необыкновенную страну.

— Мне нравится ваш ответ, — она подняла брови и задумчиво: — Так должен ответить хороший человек… Алле хоп! (Бросила крошку птицам.) А я дурной человек. Язлая…