Необъявленная война - [29]
После того дня с пальбой, с выстрелом из пистолета (он и сейчас у меня на боку; я вызван в Москву телеграммой, оружие не сдавал) написано еще три рапорта. В последнем просьба разрешить обратиться непосредственно к министру. Таких просьб ни один начальник не жалует, более того — воспринимает болезненно. Выходит, он не в состоянии решить вопрос, и подчиненный со своими пустяками норовит лезть к вышестоящим начальникам. Вплоть до министра, которому только и забот, что читать рапорты какого-то капитана.
Выполнив первую часть задания, полковники сменили гнев на милость, закурили «Беломор», предложили мне.
- Пришлось доложить начальнику Главного управления, — почтительно вымолвил правый полковник.
Начальник Главпура, когда ему доложили о полном собрании моих рапортов, высказался в том смысле, что такого настойчивого офицера грешно отпускать из рядов вооруженных сил. Учиться желает? Правильно.
Мы с Дельфом лежали на боковой полке «пятьсот десятого» — поезда Львов — Москва, а в Москве уже определили мою участь, решили, где и чему мне учиться, оставаясь в вооруженных силах.
Полковникам велено побеседовать со мной и ввести в курс дела. Будучи крупными специалистами в области военного воспитания, они с ходу «сбили гонор» и «поставили на место».
Успешно завершив первую часть ответственной задачи, «полканы», довольные собой, вели себя чуть не по-братски.
- Поживешь в столице, культурки хряпнешь, в кино будешь ходить. Высшее образование приобретешь, Военно-политическую академию кончишь. Нас, темных, заменишь.
Последний пункт, касавшийся замены «нас, темных», вызвал несогласие левого полковника, в душе карбонария.
- Мы еще тоже кое-чего стоим, послужим Отечеству.
Мне сделалось жалко этих полковников. С одной стороны, высокие начальники, уверенно шагающие по бесконечным коридорам серой махины на Гоголевском бульваре; в командировке, приехав в часть, каждый из них — царь и бог. Но «царь и бог» пребывает в вечном страхе перед своим начальством, перед супругой, готовой чуть что — настучать на благоверного, сигнализировать насчет «аморалки» или какого-нибудь вольного словечка.
Только и вздохнет полной грудью, вырвавшись на инспекцию в войска. Урвет вечерок, запрется в номере кэчевской гостиницы, прихватив пол-литра и официантку из военторговского буфета...
Через три года мне суждено будет убедиться в снисходительности собственного взгляда на полковников с Гоголевского бульвара. Возможно, правда, теперь мне встретились другие обладатели барашковых папах. Братья по крови тех, что беседовали со мной.
На поминках по Арчилу Семеновичу Майсурадзе (он после войны был инспектором в Главпуре) сослуживцы, собравшиеся в квартире покойного на Ленинградском шоссе, 14, основательно выпили, расстегнули мундиры с золотыми галунами. Заговорили.
- Арчил был, конечно, грузин, но человек — правильный.
- Какой же правильный, когда водку с нами не пил...
- У них свой обычай.
- ...хотели их обычай. Служишь в русской армии, соблюдай наши обычаи. Или вались...
- У нас армия интернациональная, дружба народов.
- Иди ты со своим Интернационалом...
- Все-таки, братцы, грузины лучше армяшек, лучше чечмеков.
- Но уж не лучше русских. К примеру, товарищ Сталин.
- Он не грузин, он горец.
Еще тяпнули, крякнули. Забыв о поминках, спели «Распрягайте, хлопцы, коней» и «Я другой такой страны не знаю».
Продолжили обсуждение национального вопроса уже на новом витке.
- Может, у Арчила было что хорошее, но говорил с акцентом. — Обличитель передразнил: — «Ви мне ету висоту должны взять».
- Товарищ Сталин на самом деле русский. Происходит от русского поэта девятнадцатого века — «Неистового Виссарионовича». Царь сослал поэта на Кавказ. Там уж...
- Что ни говори, братцы, все они, грузины, армяшки, хохлы, иудеи на один салтык, всех бы их со святой Руси к ...
Каково-то было Арчилу Семеновичу с его гордостью находиться в таком окружении, подумал я, не веря ушам своим. Еще понял, почему в предсмертные дни, лежа в лефортовском госпитале имени Бурденко, он повторял: «Только пусть они не являются».
Вспомнилось словечко Станиславского капитана с пробором — «гитлеризация».
Воспоминания воспоминаниями, но напрашивается лирическое отступление с уклоном в исповедь. Попытаться, не ища оправданий, объяснить собственную раздвоенность. На удалении она более очевидна, чем в былые дни.
Природная доверчивость, изначальное предпочтение тексту перед подтекстом, строчкам — перед содержанием, спрятанным между строк. В этом справедливо упрекали друзья с давних пор.
Но такое объяснение звучит чуточку наивно и слишком красиво. Красивая правда о некрасивых временах не всегда убедительна.
Однако увидеть их неприглядность мне подобно большинству вернувшихся с войны было трудно. Слишком многое оставалось дорогим, близким. Отрицательное как бы уравновешивалось положительным. Воинская исполнительность, когда приобщаешься к ней чуть ли не в младенческом возрасте и годами находишься в сфере ее действия, приучает не столько к щелканью каблуками, сколько к восприятию сущего как наиболее разумного.
Неразумность, успокаиваешь себя, преходяща, эпизодична, исторически, вероятно, неизбежна. На любого негодяя с офицерскими погонами, будь то стяжатель, трофейщик или шовинист, приходится десяток тебе известных — свободных от этих пороков.
Михаил Григорьевич Зайцев был призван в действующую армию девятнадцатилетним юношей и зачислен в 9-ю бригаду 4-го воздушно-десантного корпуса. В феврале 1942 года корпус десантировался в глубокий тыл крупной вражеской группировки, действовавшей на Смоленщине. Пять месяцев сражались десантники во вражеском тылу, затем с тяжелыми боями прорвались на Большую землю. Этим событиям и посвятил автор свои взволнованные воспоминания.
Вадим Германович Рихтер родился в 1924 году в Костроме. Трудовую деятельность начал в 1941 году в Ярэнерго, электриком. К началу войны Вадиму было всего 17 лет и он, как большинство молодежи тех лет рвался воевать и особенно хотел попасть в ряды партизан. Летом 1942 года его мечта осуществилась. Его вызвали в военкомат и направили на обучение в группе подготовки радистов. После обучения всех направили в Москву, в «Отдельную бригаду особого назначения». «Бригада эта была необычной - написал позднее в своей книге Вадим Германович, - в этой бригаде формировались десантные группы для засылки в тыл противника.
Роман Алексея Федорова (1901–1989) «Подпольный ОБКОМ действует» рассказывает о партизанском движении на Черниговщине в годы Великой Отечественной войны.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
Двенадцати годам фашизма в Германии посвящены тысячи книг. Есть книги о беспримерных героях и чудовищных негодяях, литература воскресила образы убийц и убитых, отважных подпольщиков и трусливых, слепых обывателей. «Звучащий след» Вальтера Горриша — повесть о нравственном прозрении человека. Лев Гинзбург.
Книга «Отель „Парк“», вышедшая в Югославии в 1958 году, повествует о героическом подвиге представителя югославской молодежи, самоотверженно боровшейся против немецких оккупантов за свободу своего народа.