Необъявленная война - [12]

Кстати, подумалось мне сейчас, откуда уверенность, будто мужики, толкавшие наш автобус и немецкий бронетранспортер, — поляки? Не иск­лючено, что украинцы. Здесь их жило немалое число.

Тогда представления Марии о польском и украинском национальном характерах терпят окончательный крах. Только откажется ли она от них?

Ее благополучие, ее шальная любовь были обречены. Она не желала с этим мириться, цеплялась за зыбкую надежду: в большевике Косте про­будится голос крови. Потеряв голову, шла на риск. Не только при Косте, но и при его приятеле говорила такое, за что их общий знакомец майор Спицын укатал бы ее за Можай.

Война — зона риска. История человечества сводится к постоянному расширению этой зоны. Самолеты сбрасывают бомбовый груз на мирно спящие тыловые города. Партизаны орудуют в районах, на сотни километ­ров удаленные от линии фронта. (Размах такого движения во времена герильи или Отечественной войны 1812 года не сравним со второй мировой войной.)

Все начинается нежеланием признать чужеземный гарнизон хозяином на своей земле. Отсюда берет начало сопротивление, многие необъявлен­ные войны. Но лишь начало, не более того.

Наше взращенное на романтических книжках представление о парти­занской войне — вольная стихия бурно вздымается снизу — не всегда со­ответствует действительности.

Партизанское движение на оккупированной советской земле держали под контролем партийные органы, частично подпольные, частично находив­шиеся по ту сторону фронта. Руководили движением специально созданные штабы на незанятой территории. Основные нити стягивались к одному из управлений НКВД. Действуя во вражеском тылу, бригада, о которой я упоминал, непосредственно подчинялась этому управлению. В ней вместе с недоучившимися студентами и классными спортсменами служили опыт­ные пограничники и разведчики масштаба Абеля.

Украинская повстанческая армия в отличие от наших партизан и ди­версионных групп, от Армии Крайовой или «лесных братьев» в Прибал­тике не имела кадрового костяка. Неоткуда было ему взяться.

Но при всех обстоятельствах различие между армией и партизанским отрядом велико. В первом случае главенствует мобилизационный приказ, во втором — собственное желание идти на смертельный риск. Для всту­пившего в УПА этот риск не сводился к перспективе схлопотать пулю, ис­течь кровью; прибавлялась возможность стать жертвой Шемякина суда, угодить к стенке или на Колыму. Он не считался военнопленным. В такой необъявленной войне пленных обычно не бывает.

С годами Великая Отечественная отступала на второй план, на за­дворки памяти. Однако не отпускала. А что до необъявленной войны, то на нее иной раз попадаешь, и не отдавая себе отчет. Написанное тобой, профессиональным литератором, кем-то там, наверху, признано ошибоч­ным, «порочным», и ты становишься мишенью, объектом атаки. Еще сам не понимаешь: главный редактор газеты, директор издательства, покрови­тельственно предостерегающие тебя, выполняют боевое задание своего на­чальства. Потом следуют операции более сложные: зубодробительная статья не в центральном органе, аналогичная статья, уже в «Правде», правдинская статья, но теперь с обязательной перепечаткой в других газетах. Бе­седы с представителями инстанций; упреки перерастают в угрозы, угрозы конкретизируются по мере твоего отказа каяться. Наступает следующий этап боевых действий. Во исполнение угроз рассыпается набор книги, го­товый к выходу. Откровенные намеки на еще менее желательные послед­ствия.

К исходу шестидесятых все стадии у меня остались позади, набор од­ной книги рассыпан, другой вот-вот рассыплют. Разгромная операция бли­зится к горестному для автора завершению. Печатать его по крайней мере в ближайшее время не будут. А что будет в дальнейшем — туман, тучи.

Все это мне порядком осточертело, и зимой 1968 года я надумал вос­пользоваться приглашением давнего друга-варшавянина. Ах, Польша, ах, Варшава, налево мост, направо мост. Ах, фронтовая молодость, поход от Сана к чехословацкой границе...

Ни разу в Польше я не натыкался на прямую, открытую неприязнь к себе. На ненависть потому лишь, что приехал из страны «старшего бра­та». Однако давали почувствовать меру своего презрения к этому «брату». А если презрение, словно невзначай, перепадает и тебе, не посетуй.

- О, пан приехал из Советского Союза! Мой дедушка сидел в ваших лагерях...

- И мой отец...

- Мой брат сгинул в ваших лагерях...

«Пан» выступает как бы заведующим советскими лагерями, владель­цем островов «Архипелага ГУЛАГ».

Всякая кампания репрессий в послевоенной Польше отдавалась новой волной и без того достаточно прочных антирусских настроений. Но я пом­нил: большинство поляков радушно встречало Советскую Армию в 1944 году.

В отличие от Марии, жительницы села N, поляки связывали с ней надежды на возрождение независимого государства, еще недавно занимав­шего твердо очерченное место на карте. О том, что Кремль предпочитает правителей-марионеток, догадывались немногие. Еще не все толком знали про Катынь.

У Марии, у соплеменников, разделяющих ее взгляды, меньше иллю­зий — УССР никогда и никем не воспринималась как независимая респуб­лика. Методично истреблялась украинская интеллигенция, в 30-е годы го­лод выкосил сотни украинских сел, не получивших даже куска хлеба от Москвы, которая организовала этот мор.