Необъявленная война - [11]

Ну, слава Богу. Спрыгиваем на землю. Возле белого домика, поку­ривая, обсуждаем ситуацию.

Нет, еще не слава Богу. Речушку вброд форсирует бронетранспортер. Но и ему с ходу не взять подъем.

Немцы машут тем же мужичонкам. А они, те же мужичонки, готовно толкают транспортер с желтыми разводами.

Прежде чем мы успеваем опомниться, транспортер, чуть притормозив, бьет из турельной пушки по нашему автобусу. Продолжая движение, по­вернув укрепленный на турели ствол, выпускает снаряд по ветровому стеклу.

Все это отчетливо помнил, когда-то описал даже. За исключением од­ной подробности — крестьян, которые с одинаковой безотказностью тол­кали сперва советский автобус, потом — гитлеровскую бронемашину.

Что же это такое? Безразличие нейтралов? Мысль: пусть колошматят друг друга — чем больше, тем лучше?

А может быть, уступка силе, страх перед ней? Кто палку взял, тот и капрал...

Объяснения Марии просты: поляки готовы служить и нашим и вашим, это у них в крови, в национальном характере. Он сформировался на пере­сечении извечных интересов двух держав, неизменно деливших Польшу.

Национальный характер — удобнейшее объяснение, универсальная от­мычка. Достаточно быть русофобом, полонофобом, юдофобом, и тебе всег­да все ясно.

Опасная ясность, ничего хорошего не сулящая.

Русский философ Г. Федоров накануне второй мировой войны писал: «Какими словами, в каких понятиях охарактеризовать русскость? Если бесконечно трудно уложить в схему понятий живое многообразие лично­сти, то насколько труднее выразить более сложное многообразие личности коллективной. Оно дано всегда в единстве далеко расходящихся, часто про­тиворечивых индивидуальностей. Покрыть их всех общим знаком невоз­можно. (Подчеркнуто мной.— В. К.) Что общего у Пушкина, Достоевско­го, Толстого? Попробуйте вынести общее за скобку — окажется так нич­тожно мало, просто пустое место. Но не может быть определения русско­сти, из которого были бы исключены Пушкин, Достоевский и столько еще других, на них не похожих. Иностранцу легче схватить это общее, кото­рого мы в себе не замечаем. Но зато почти все, слишком общие суждения иностранцев оказываются нестерпимой пошлостью. Таковы и наши собст­венные оценки французской, немецкой, английской души».

Добавлю еще: ничто так не содействует упрощенному взгляду на на­циональный характер, как кризисные ситуации. Чего только у нас в газе­тах не писали о немецкой нации в годы войны! Скаредны, трусливы, над­менны, отвратительно педантичны, изначально жестоки. Фашизм — сугу­бо национальный продукт народа-изувера.

Гитлеровская пропаганда в аналогичных тонах рисовала славян, преж­де всего русских. Фоторепортеры отыскивали дегенеративные типажи сре­ди военнопленных. Операторы кинохроники, смакуя, запечатлевали убогие избы с земляным полом.

Тут и еще одно. На великий народ автоматически переносится отно­шение к его правителям, их политике.

Украинка, молодая интеллигентка, судила русских за коллективиза­цию, не догадываясь, что большинство советских солдат, в прошлом кресть­ян, надеется на послевоенную ликвидацию колхозов.

Участь Марии была предрешена той же осенью 1944 года, когда шло Карпатское сражение. Москва окончательно установила свою политическую линию на освобожденных землях Белоруссии и Украины. Были приняты специальные постановления ЦК ВКП(б). Директивный журнал «Больше­вик» в октябрьском номере сообщал:

«Белая эмиграция, банды Бандеры, Бульбы, Мельника — все это ши­роко использовалось немцами на Украине... Презренные прислужники Гит­лера представляли свои националистические лозунги на службу герман­скому империализму и активно участвовали в массовых убийствах, прово­дившихся немцами. Партийные организации должны активизировать свою работу особенно в сельской местности на Украине. Они должны помнить, что до тех пор, пока не будет искоренен немецко-украинский национализм, невозможно восстановить экономику и национальную культуру Украины».

Явная тревога вызвана настроениями жителей освобожденных районов, «частнособственническими инстинктами», поощрением торговли. Такие на­строения могли перекинуться на армию. Особенно когда ей откроется сель­ская жизнь Польши, Венгрии, Румынии, Чехословакии.

Марию ждала «долгая дорога» и «казенный дом». Но не хватает во­ображения представить себе ее, гордую красавицу, в зековской телогрей­ке, истощенной, с ввалившимися, угасшими глазами. Представить себе ее лагерную участь.

Майор Спицын Филипп Тимофеевич кое-что знал, когда говорил об активности АК и других партизанских группировок. В этих краях действо­вали и оуновские отряды, не щадившие поляков. Как и аковцы не щадили украинцев.

Внутри всесветной, громогласной войны кипела приглушенная, но не менее жестокая. Каждое воинство имело свои оттенки, направления. Чело­веку нелегко было сориентироваться, выбрать собственное место. Хватит с него крови, не желает он больше.

То есть как это не желаешь? — вопрошают ночные гости, передер­гивая затвор.— Тебе не дорога польская отчизна? (Или самостийная Ук­раина.)

А то еще заявляются гости от «старшего брата». Те жмут на обе пе­дали — рассуждают о славянской солидарности и о классовой. Уже уста­новлено: классовая зависть переводится на национальный язык.