Необходимей сердца - [53]

Теперь, плача, перед ним стояла прежняя девушка, его дочь, и просила его помощи. И как отец он обязан был ей помочь.

Он подошел к Ольге, и она, повинуясь безотчетному желанию, положила голову ему на плечо. Петр Иванович почувствовал запах неизвестных ему духов — след ее новой супружеской жизни, — глубже вдохнул его: запах был непривычен и неприятен, словно это был запах того, что отделило его от дочери за эти тоскливые для него годы.

— Ты должна лечь, — сказала Мария Ильинична и увела дочь в спальню, а он опустился в кресло перед телевизором и уставился в его неодушевленный экран.

Почему-то показалось, что жизнь прошла зря. Это «зря» поразило его своей краткостью, исчерпываемостью. Жизни как бы не было. В ней были, конечно, эпизоды, когда он считал себя счастливым, но время притушило их, привело в ряд обыкновенных — стерлись запахи, чувства, мысли, слова, связанные с ощущением счастья, а те слова, что вспоминались, были обыденны, как обои на стенах. И он со стыдом ощутил, что не привязан к дочери так, как прежде «Это — старость», — подумал он с облегчением, ибо нашел объяснение затухающих чувств к дочери, объяснение это уничтожало стыд, мирило с самим собой.

То, что старость — последняя, самая маленькая, узенькая, щербатая ступенька перед смертью, ему не приходило в голову.

Мария Ильинична и Ольга остались на кухне одни, дочь слышала слова, которые ей хотелось услышать, и они растворяли остатки ее ночного страдания.

Мария Ильинична видела перед собой красивое, обаятельное лицо Андрея и была убеждена, что дочь преувеличивает степень случившегося. Ей было странно, что вначале она поддалась порыву дочери, и во всем ей поверила, и во всем была с ней согласна. Теперь она поняла, что Ольга всего лишь столкнулась с первыми настоящими жизненными трудностями, и потому говорила с ней грубовато, что было крайне неприятно и непривычно для дочери, поняв, что такая манера быстрее поможет Ольге осмыслить ее ошибку. Мария Ильинична симпатизировала Андрею с первого же раза, как увидела его, а первое впечатление она считала единственно правильным — и облик и манеры Андрея не соответствовали ее представлениям о человеке, способном к предательству. И ей было нелепо и страшно представить, что дочь ее может остаться одна в этой жизни, которой она по существу не знает, и не просто одна, а с ребенком на руках, матерью-одиночкой, — даже слова эти было страшно произнести. И ее дочь, ее Ольга, станет такой же, как миллионы неудачниц, а Андрея подхватит какая-нибудь современная бой-баба, она даже представила лицо разлучницы, и женит его на себе, и приобретет все то, что по праву принадлежит только ее единственной дочери, в которую она как мать вложила всю свою жизнь. Нет, нет, все останется по-прежнему, как было, надо только убедить в этом Ольгу. И по-матерински она чувствовала, что сможет убедить дочь и все будет хорошо.

— Ну кому ты нужна будешь с ребенком? Кому? — горько сказала Мария Ильинична. — Думаешь, одной легко ребенка воспитывать? Сколько унижений у тебя будет — ты подумала? А ты чемоданчик схватила и к маме с папой. Прямо как в детстве, они тебя ото всего укроют. — Она вздохнула. — Только от жизни, милая моя, никто тебя не укроет, никто и никогда. Родители всегда примут, но всю жизнь с родителями не проживешь. Где ты найдешь лучше Андрея? И непьющий, и не курит, и не гуляет. Ты извини, что я так по-мещански, но, Оленька, семья — основа жизни, ос-но-ва, — раздельно произнесла она последнее слово и укоризненно посмотрела на дочь, словно та предала все ее идеалы. — Диссертация сделана, лет через пять — десять докторскую защитит, я не знаю, какая еще любовь тебе нужна, — развела она руками в подтверждение своих слов. — И он же любит тебя! — с пафосом сказала она, словно вспомнила самое главное.

— Мама, что ты говоришь? — воскликнула Ольга, обескураженная словами матери. — Неужели ты не понимаешь, что со мной могли сделать!

— Тебя лишь попугали, — мать пыталась успокоить дочь по-своему. — Никто бы с тобой не сделал ничего. Пьяная шпана пошутила, а каких шуток ты еще ждала от них, каких?

Ольга замолчала, убедившись окончательно, что мать хочет примирить ее с мужем, и оттого, что она разделяла ее еще не перешедшие в слова мысли, она была благодарна матери.

Мария Ильинична, видя, что дочь растерянна, отнесла ее растерянность к правоте своих слов и добавила для вящей убедительности:

— Семь раз отмерь, один раз отрежь — не зря так в народе говорят. — И она мирно разлила чай, уже остывающий.

И когда они стали пить его из старых, привычных кружек, прежнее, домашнее чувство покоя охватило Ольгу. Оно пришло как-то незаметно, исподволь, но покой этот был надежен. А Мария Ильинична, видя покой, отраженный на лице дочери, продолжала, не в силах удержаться, хотя и понимала, что лучше всего сейчас молчать:

— Ну, бросился бы он тебя защищать, пырнули бы его, какой в этом смысл. У ребенка нет отца, у тебя нет мужа, у нас — зятя. И все из-за какой-то грязной шпаны, — и мать, искренне негодуя, покачала головой. — Представляешь — вдова! — Она придвинула дочери варенье. — И особенной любви от мужа никогда не требуй, не бывает ее — особенной любви. — И, чуть помедлив, довершила: — И быть не может.