Необходимей сердца - [54]

Растерянность снова вернулась во взгляд Ольги, пробуждая черные воспоминания, но теперь они были затушеваны и потеряли свою первоначальную боль.

* * *

Петр Иванович прошел на кухню, они замолчали. Между ним и женщинами возникло что-то разделяющее, и все трое почувствовали это. Слышно было, как в раковине падают капли. Петр Иванович подошел к дочери, ему хотелось сказать что-нибудь очень ласковое, но слова не приходили.

— Папа, иди спи, ты устал, — произнесла Ольга. В ее словах было желание избавиться от него, остаться с матерью. Он с сожалением почувствовал себя посторонним в их разговоре.

Покорно, точно маленький, Петр Иванович вернулся в комнату. На стене качалась тень фонаря. Он встал, задернул шторы. Уснул быстро.

Встал раньше, чем нужно, отодвинулся от жены, положил руки под затылок. Он любил это раннее время, когда знаешь, что никто не помешает тебе. Для таких минут оставлял он всегда душевные мысли.

Жена и дочь спали крепко. Раздражали равномерные шаги стрелок.

Петр Иванович встал, отнес на кухню громкие часы. В окно было видно: дворник мел тротуар. Он никогда не видел свой двор таким пустынным. Долго, ни о чем не думая, смотрел вниз.

Послышались в комнате шорохи, проснулась жена, прошла на кухню.

— Встал уже, — она потянулась, зевнула.

Петр Иванович вспомнил ее вчерашнее лицо. Утро неприятно открывало новые раздражающие черты в жестах жены, в ее словах, в походке ее, в быстром, летящем движении рук дочери.

Жена и дочь решили ночью, что он должен поехать к Андрею, поговорить с ним по-мужски, — хотя никто не объяснил, что значит поговорить «по-мужски», — и удержать семью от разрыва. Это было сказано ему как само собой разумеющееся, с твердой уверенностью, что он сделает все как нужно. Он согласился. Душевная необходимость быть всегда рядом с самыми близкими ему по крови людьми таяла. Сдержать это таяние не было сил, да и не хотелось.

На улице Петр Иванович решил, что за вчерашний день он столько перечувствовал, что сейчас все люди должны с уважением и пониманием смотреть на него.

Солнце владело улицей. Петра Ивановича поразило глубокое несоответствие между его тяжелым состоянием и веселой погодой. Он не мог примириться с происшедшим. Он растил дочь, любил ее, и вот она ушла к другому человеку, который не имел ни малейшего отношения к их семье, человек этот был глубоко несимпатичен ему, чувства этого человека были неясны, но Андрей этот женился на его дочери, плоть и дух ее принадлежали ему, и вот дочь снова в родном доме — и ей нужно помочь. Но как, как он мог ей помочь? Можно ли вновь связать нити, не видимые никому, кроме двух людей, которых они связывали?

Вспотев дорогой, Петр Иванович с удовольствием выпил стакан газированной воды. До начала работы было еще время, и он решил пройти до завода пешком.

В кабинете он открыл окно. Заходили по комнате невидимые воздушные волны. От свежего воздуха захотелось, чтоб и жизнь стала такой же доброй, свежей, чистой.

Петр Иванович снял пиджак, повесил его на вешалку и любовно расправил. Он носил свои вещи долго — на них ушел труд людей и он уважал этот труд.

Петр Иванович сел за стол и придвинул к себе массивный чернильный прибор, который всегда придавал ему уверенность. Прибор подарили два года назад, и трудно привыкалось к холодной черной поверхности, отчужденно смотревшейся на фоне простой мебели. Но ручка с золотым пером отлично писала, чернила мягко входили в белую неподвижность листа, одушевляя его, делая его как бы частицей пишущего. Стопка бумаги, взмахнув крыльями, легла на стол. Он набрал номер внутреннего телефона. Рабочий день начался.

Иногда Петру Ивановичу казалось, что он хочет сейчас быть ближе к жене и дочери, успокоить их. Но самая потаенная часть его сознания говорила, что он хотел домой, чтоб отвлечься от своих трудностей, а не разделить чужие. Он не привык к жизненным потрясениям, и невозможность вернуть дочь к мужу ощущалась им физически. С завистью думал он о своих сослуживцах, все они казались ему счастливыми.

Он считал себя хорошим мужем. Он не изменял жене и все деньги приносил домой. Он тайно завидовал рассказывающим о своих победах над женщинами, и лицо и слова его при этом выражали легкое неодобрение, за что он заслужил у одних звание семьянина, у других — дурака.

Жену он ревновал и потому старался, чтоб среди его знакомых, вводимых в дом, не было одиноких мужчин. На пляже он злобно смотрел на жену, когда взгляд ее останавливался на молодых, спортивно сложенных мужчинах.

Он надеялся, что найдет выход из создавшегося положения, пытался напрячь мозг, но ощущал в голове водянистую тяжесть.

Ему захотелось, чтобы кто-нибудь пожалел его. «Как далеки люди друг от друга, — подумал он, внутренне съеживаясь. — Живешь с ними рядом, а все равно один. Пока о себе не думаешь, забываешься с ними, а ударит беда — словно один в лесу ночью идешь».

Вскоре он забылся в работе, потому что хотел в ней забыться. И только к концу рабочего дня вспомнил, что нужно ехать к бывшему зятю, — теперь ему казалось, что он бывший, — объясняться, попытаться помирить детей. Ну каких, спрашивается, детей — взрослые уже они люди, черт бы их побрал.