Необходимей сердца - [51]

Когда подошел конец рабочего дня, она уже твердо знала, что к Андрею не поедет, нет, поедет в последний раз, возьмет вещи — и уж все…

Время, которое заняла дорога, было поглощено мыслями о ребенке, прошло быстро, легко, и, стоя на остановке у парка, где они стояли с мужем в последний раз, она уже почти не думала о том страшном, что могло произойти с ней. Теперь это случилось будто не с ней, ей только в подробностях рассказали эту историю, или она прочла ее в книге, или видела в кинофильме, потому так хорошо запомнила, потому и переживала. Но фильм прошел, книга кончилась — и хватит об этом.

Материнское направление ее мыслей отодвинуло унижающую грубость происшедшего.

Она быстро вошла в квартиру, почувствовала мужа на кухне, собрала в чемодан вещи и покинула этого, ставшего ненавистным вчера, человека, предавшего ее, ее ребенка и самого себя. «Да, это мой ребенок, а не его, не его, — спасительно подумала она. — Не его. Как хорошо было бы, — если бы женщины рожали сами, не завися от мужчин». Ей казалось, что в ее будущей жизни уже не будет места для Андрея. Все было ненавистно ей сейчас — и свадьба, и первый поцелуй, и первая брачная ночь: все-все…

Андрей никак не откликался из кухни на ее сборы, и даже в этом, как и во всем сейчас, она видела подтверждение правильности своего поступка.

Когда Ольга вышла с чемоданом на улицу, то испытала глубокое чувство самостоятельности, прежде вовсе не знакомое. И это тоже было для нее доказательством правильности ее поступка. Она смотрела на свой чемодан так, будто уложила в него всю свою совместную жизнь с Андреем.

К родителям она решила отправиться на такси. Но машины не останавливались. Ей показалось, что муж сейчас выбежит за ней, попытается вернуть ее, и какой-то частью себя она заметила, что ей хотелось этого. Она представила, как будет отбивать его атаку, и даже несколько раз оглянулась в надежде увидеть Андрея. Тем, что она отвергнет его на улице, публично, она хотела отомстить ему за свои страдания. И теперь сердце сладко говорило ей, что ему все равно, что будет с его ребенком, все равно даже сейчас, когда страх не довлеет над ним.

В этот момент остановился частник, она в последний раз оглянулась на подъезд и села в машину. Та тронулась с места, и Ольге подумалось, что никогда уже ее не опутают события, подобные ночным.

Перед дверью в родительскую квартиру Ольга испытала вместе с радостью и новое чувство тревоги. Как она объяснит все родителям?

* * *

— Иди открой, — вздрогнув от звонка, произнесла Мария Ильинична, мать Ольги, обратившись к мужу, досматривающему футбол после программы «Время».

Супруг нехотя поднялся с кресла, раздраженно нащупал ногами тапочки.

Мария Ильинична, вопросительно подняв брови и чуть выпятив вперед губы, размышляла: кто бы это мог стоять за входной дверью? Решила — соседи — и опустила брови.

Петр Иванович глянул в дверной глазок, и тут же резко звякнула цепочка в его вздрогнувшей руке.

Нет, он не ошибся — перед ним стояла родная дочь.

Рядом с дочерью стоял чемодан.

— Ты что? — растерянно выговорил Петр Иванович. Ольга ничего не ответила и прошла в квартиру. Ее оскорбил вопрос отца. Ему пришлось взять чемодан, и все это случилось так быстро, что он не успел даже подумать: почему дочь пришла вдруг с чемоданом? Услышав в комнате всхлипы, он оставил чемодан в коридоре, вошел и увидел дочь плачущей, прислонившейся к плечу матери. Спина Ольги вздрагивала, из-под свитера выпирали лопатки, и это делало дочь особенно беззащитной.

Догадавшись, в чем дело, Петр Иванович стоял молча. И Мария Ильинична поняла все, она гладила дочь по спине, успокаивая ее. Отец вспомнил, как дочь получила первую двойку и вот так же рыдала, а мать утешала ее. Он тогда подумал, что двойка кажется дочери неисправимым горем. Теперь двойку дочери поставил кто-то другой — и исправить ее, наверное, нельзя.

Петр Иванович, трудно переживший не так уж давно желание молодых жить отдельно, за это тяжкое время стал отвыкать от Ольги. Виделись они редко, дочь приезжала скорее не в гости, а за деньгами. От него ушла девушка, вернулась женщина, и эта женщина плакала сейчас.

Петр Иванович стоял у окна и смотрел на дочь. Он инстинктивно отошел с середины комнаты, как бы давая женщинам простор для их страдания.

Горе, которое Ольга несла в себе и которое казалось ей необыкновенно большим из-за того, что это горе — ее горе, внезапно схлынуло, как большая волна, обнажив прошлое — прибрежные валуны. Ей захотелось оказаться в своей квартире, где все до трещинки было ей знакомо, а не в родительской, от которой она давно отвыкла. Она представила, как будут обсуждать на работе ее развод, как внешне будут ей сочувствовать, и она вспомнила, как сама вела себя в подобных ситуациях: пострадавшей всячески старались оказать помощь, окружали явной, унизительной заботой, а сама она, словно не чувствуя своего унижения, направо и налево делилась сокровенными семейными тайнами, о которых и не заикнулась бы в иное время, и выглядела жалкой, порой мелькала мысль, что она рада вниманию людей, которые прежде и слова бы с ней лишнего не сказали, и испытывала от этого пренебрежительного внимания удовольствие.