Необходимей сердца - [29]

Матвей тоже закрыл глаза и вспоминал сегодняшний день. Навсегда осталось в душе раннее утро резко ощутимой единственностью.

И чем ближе был дом Матвея, тем глубже он волновался, он почти дрожал от неназываемого чувства.

— Далеко? — спросила Ольга, когда они вышли из метро.

— Вот он!

— Так близко? Дальше иди один. Не забудь оставить открытой дверь.

Он с неприятным вороватым чувством открывал дверь. Азарт тишины охватил и возбудил его.

Ольга пришла быстро, но и несколько долгих минут показались ему часом. Всякое движение за дверью было враждебным ему. То и дело в коридоре громким шмелем пролетал смех.

— Включи свет, — попросила она, освобождаясь из его рук.

Она прошла в глубь квартиры.

— А где особенности архитектуры? — услышал он.

— Какие?

— Девочки — налево, мальчики — направо, — засмеялась она.

— А, — он улыбнулся и показал.

Окна уже выбросили на мостовую квадраты света, и дом дышал вечерним воздухом, как человек.

Сейчас Матвей все хорошо чувствовал, видел — не сам, не один, в нем как будто жили много людей, и все их чувства соединились в одно и принадлежали Матвею.

— Халат в этом доме есть? — спросила Ольга.

Он принес халат, завидуя материи, которая сейчас обнимет Ольгу.

— Погаси свет.

Он послушался этого тихого, незнакомого голоса, отплывшего с ее губ.

Без света стало еще тише. Только редкие машины за окном напоминали, что они приехали в город. Темнота уничтожила обстановку комнаты, и возникло чувство спокойствия и простора — как в поле. Зрение его ослабло, может быть, потому, что все внимание ушло в ожидание чего-то резко нового, яростного в своей таинственности, того, что рождает человека на свет заново.

Ее голос возник неожиданно, словно говорила сама темнота:

— Мы вдвоем, и никто не войдет и не скажет: «Что вы тут делаете, такие-сякие?» Открой еще одно окно, душно.

Сколько людей разговаривают сейчас в темноте? О чем? Почему слова обычны?

Он боялся обернуться и смотрел в окно пустыми глазами.

— Что ты там увидел? Иди.

Счастье хлынуло неожиданно, наполнило всего и обещало быть в нем всегда. Он словно всю жизнь жил ради этих минут.

И вдруг все исчезло. Так человек умирает на глазах. Трудно было осознать столь быстрое изменение в себе. Особый вид пустоты заполнил легкие и мозг. Счастье обокрало его в чем-то. Единственном. Главном.

Будто невидимым насосом все высосали из него, осталась одна легчайшая оболочка.

Он двинул рукой и через ее вес вновь ощутил свою тяжесть, словно драгоценность.

Память вспыхнула неожиданно, озарив дорогое лицо. Он не скоро пришел в себя.

Потом ударила из засады мысль: у нее уже было так. С кем-то, не с ним… Значит… Ничего это не значит… — оборвал он себя.

Ольга смотрела на него новыми глазами. В них были и отчуждение, и удивление одновременно. Она приподнялась на локте, всматриваясь в его обнаженные глаза.

— Не думай обо мне плохо, — осторожно скатились на Матвея искренние слова.

Он коснулся щекой ее плеча, гладкого, как выброшенный морем камень, потерся.

— Ты оброс.

— Даже волосы тянутся к тебе. Прятались в щеке, а теперь вышли к тебе.

— Не забудь побриться утром.

Он вспомнил, как однажды, в детстве, найдя на берегу камешек, положил его солнечной стороной на щеку и долго так лежал, пока тепло лучей, спрятанное в глянцевом камне, не растворилось в щеке. Он выбросил тот камень в море чтобы никто на него не наступил.

Воспоминание это тут же провалилось, как тот голыш в воду.

Они заснули одновременно и проснулись одновременно, потому что были одним существом.

За завтраком она сказала ему:

— Мне надо будет ближе к вечеру навестить подругу.

— Надолго? — он не мог скрыть своего огорчения.

— К семи пойду. Часа три пробуду. И ты сходи куда-нибудь.

Да он и секунды не смог бы пробыть в этих стенах один, ведь стены как люди, они все помнят.

— Хорошо, — только и оставалось ответить ему.

Днем они купили арбуз, дыню и многое другое и устроили пир.

Он проводил Ольгу до метро и понял, что идти ему некуда.

Матвей позвонил Серегину. В школе они сидели за одной партой — и многие считали их друзьями.

— Какими судьбами? — поинтересовался приятель.

Матвей объяснил, что приехал из лагеря на день.

— Правильно сделал, что позвонил. Столько времени не виделись. — Обряд слов кончился. — Ты занят?

— Нет.

— Дуй ко мне.

— Дую.

В подъезде пахло краской.

Вместительный лифт, недовольно гудя, поднял его на шестой этаж. Стены лифта были расписаны городским фольклором, и самая невинная надпись была сделана нетвердым детским почерком: «Кузикин дурак, потому что отличник».

Серегин быстро открыл дверь.

— Чао, бамбино, — протянул он руку.

— Привет.

— Такое чувство, что видел тебя совсем недавно.

Матвей поймал себя на той же мысли.

— Если хочешь, бери тапочки. Любые.

Из большой комнаты выглядывал рояль, и, хотя Матвей не умел играть, хотелось дотронуться до белых расшатанных клавишей.

В комнате все было по-прежнему, только вместо портрета Хемингуэя висел большой, не очень удачно сфотографированный, коллективный портрет какого-то ансамбля.

— Это «Машина времени», — пояснил Серегин.

Его слова прервал звонок.

— Это, должно быть, девчонка одна, Наташа. Познакомился в институте. Абитуриентка.