Необъективность - [46]

Издалека вдруг послышался гул, словно бы сюда шёл поезд, и из-за рощицы вырвались кони — видимо очень далёкий отсюда совхоз имел здесь выгон. Размётанные гривы, скошенные большие глаза, низкие бочкообразные гнедые тела в мелькании ног со всё возрастающим шумом неслись мимо них и исчезали у речки. Деловито промчались лохматые псы, даже не глянув на них, мимо проехал подросток, и, когда всё уже стихло, с вытертой плетью в руке на неказистой лошадке из-за поворота появился пастух — в сапогах, в заношенном пиджаке и в серой старенькой кепке. В ответ на «здравствуйте», он им серьёзно кивнул, выполнив этим обряд, добавил ходу, и вскоре, уже издалека, раздались его неожиданно сильные крики. Опять стало тихо, и вновь слышны шорох ветра и свист птицы…

На другом хребте они решили значительно срезать и, не ходя к седловине, перевалить его в лоб и взойти на вершину. И после долгих часов без тропы, буреломом, лес вокруг начал редеть, а мрачноватых гигантов, теснивших — и их, и друг друга, сменили уже невысокие сосны, трава стала низкой и чахлой. Невдалеке показались первые бело-жёлтые глыбы кварцита, а вскоре рекой ослепительно-белых огромных камней, перед ними открылся курумник. Когда они поднялись на него, вершины высокогорных корявых сосенок вдруг оказались уже ниже них — как такая трава, со своим странным нижним пространством. Следя за тем, чтобы не упасть на скользком или качавшемся камне, они шли по ним, прыгали на другой, снова шли, забыв контролировать время и силы, и только шум в висках заставил его остановиться. Оказывается, они поднялись уже высоко — нижний конец этой белой широкой дороги уже слегка таял в белёсой дымке. Гора, даже отдельные камни величиной с добрый дом, на которых и люди казались соринкой, были, конечно, огромны, но ещё больше был весь открывавшийся вид — сизоватые горы, долина под ними, пятнышко озера слева внизу, туманы, как смутные джины почти что до неба, вразброд переплывавшие над шкурой леса; однако ещё много больше была синева, застывавшая в вечном падении. Воздух здесь словно бы чуть гудел, был как прямой провод к богу. Сзади устало поднажимали, порой кто-нибудь приближался к нему, и ему тоже пришлось идти на пределе — по временам ноги стали дрожать. Привалы он стал делать чаще. Однако само восхожденье было ещё впереди, и он, зная это, постепенно становился спокойнее и отстранённей. Пересыпанный глыбами лес по краям вдруг расступился, и — во всю ширь, невероятно крутой, уходящей на невозможную высоту белой стеной, встал сам хребет, накрытый дурманящим небом. Очень глубокая голубизна, словно бы в тихих невидимых вихрях, плыла в вышине, и ему было трудно — глаза в глаза, стоять перед нею. Даже спиной, он уже ощущал, воздуха всюду становится больше, и он теперь чище, туманней. Он уже вполне представлял — как выйдет наверх в сплошной ветер, как будет щуриться солнцу.

Теперь каждый шаг напоминал отжимание и занимал иногда по минуте. Он уже не мог позволить себе о чём-то заботиться, думать — остановиться и переждать стук в висках, и вдохнуть падавший на него сверху воздух, и всё снова. От объёма, лежащего сзади пространства, стоило лишь оглянуться, начинала плыть голова, возникал страх завалиться на спину. Потом и это прошло — остались лишь он, идущий вверх по огромным камням, отражающий, будто звенящий от радиации света, белый склон, и уже близкое небо. Иногда он подолгу, так, что начинал замерзать, отдыхая, сидел, как будто пытаясь что-то понять, и опять — он, склон и небо. Когда сил точно не осталось, как-то почти незаметно, случилось то, чего он позабыл уже ждать — он вдруг вышел наверх в сильный и ровный, по-настоящему верховой ветер. Облака, будто оккультные серые звери, быстро летели навстречу, словно бы им, наконец, дали выход из этой свободы и они вновь найдут нерв, чтоб жить дальше и, тая, делать, что должно по их законам. Перед ним ровно и плавно скругляясь, шёл пружинящий под ногой луг — кустарничек в палец длинной и желтоватая травка — вершина хребта, и, чтобы заглянуть на ту сторону гор, оставалось пройти метров триста. Можно не торопясь оглянуться на лежащую сзади него пустоту, найти точки ползущих по камню людей — он сделал это. Справа, в полукилометре по гребню, остроконечная, как пирамида, поднималась наивысшая точка. Если бы не уставшее тело, идти здесь было б легко — среди камня часто встречались лужки, как видно ветер занёс сюда почву. Без желания, понимая, что это последний рывок, автоматично, он снова стал подниматься, и опять — вверх, стена в небо.

Пройдя на большой камень, лежавший выше других, он присел на эту холодную плоскую глыбу. Подъёма чувств больше не стало. Когда он уже ушёл с этого камня и сел за ветер, подошли остальные, кто — где присел, будто странные птицы, и все молчали — им видимо тоже уже не хотелось смотреть на затопивший всё снизу простор и на холмики гор, уходящие в дымку, небо и всё остальное. Всё, кем они были здесь — теми, кто ходит. Из ветхих обломков бревна, оставшихся от тригапункта, между камней они развели костерок, здесь, на свету его огня почти не было видно, но от его слабого дыма стало немного спокойней. Вода из фляг была выпита ещё на подъёме, и пришлось искать и пить дождевую, скопившуюся кое-где в ложбинках на камне. От ветра их закрывал огромный куб камня — сидя под ним, они вповалку привалились друг к другу. Размытые облака тихо плыли над ними. Он полулежал на камнях, положив голову на колени — на ярко-голубое трико девицы, сидевшей рядом — она навалилась плечом на выступ камня и только на миг опустила глаза на него от неба, бегущего сверху. Погода тускнела, незаметно разросшись, низкие облака клубящейся пеленой медленно наплывали навстречу. Всё это сон, тот, в котором они утонули.