Необъективность - [24]

— Гипнотизирует их внешний мир. Их просчитать — что они ели, где спали…, всё это не интересно. Большая часть их собой быть не может, в них живут только законы.

— Ну, у тебя от всего одиночеством веет. — Логика его чуть сбилась, и то пора, времени уже, наверное, к двум.

— Нет, одиночество, это слишком легко, я про кошмар быть собою.

— А почему мы с тобой не такие?

— Мы ведь когда-то всерьёз отнеслись ко вниманью вовнутрь, уже немного привыкли. Ну что, пошли, что ли спать — завтра потащишь меня на рыбалку.

Огонь опять догорел, его закон прекратился, отсветов больше не стало, а только лишь розоватые, как воспалённые, точки между тенями углей. Я его теперь не видел. Весь нарисованный холст Буратино распался. Только ни что кругом не прекратилось. Всё было просто описано светом, он распадался в поверхностях — часть поглощалась, а часть отражалась, чтоб, перестроившись, явить «реальность». Ну а сознание видит иначе. Стали заметней прохлада и ветер. Всё превратилось лишь в мир силуэтов, в стадии тёмного, как поглощенья свечений — чёрные пятна, как факты.

День пролетел среди блёклого неба и солнца на блёклой Ладоге под ветром, бешено дующим прочь от её берегов. Когда одна из уключин совсем отвалилась у нас с женой, нашу лодку-резинку волнами стало нести в самый центр пустоты, пришлось понервничать и изгаляться, ведь не хотел же я этой рыбалки. Хоть конец августа, все на воде загорели. А дочка друга потом всё таскала с собой окунька — дохлого, будто он плюшевый мишка. Когда поехали в город, недоавтобус-маршрутка меня укачала, и, чтобы прийти в себя, пришлось пить пиво за углом метро — весь белый шум-тишина меня за это стыдили. Жена встала в очередь на распродаже. Мусор, слегка неприличный, на дне покатой канавки — пост после постмодернизма. «Что, вообще, происходит» — вот это. Причём у каждого оно своё, а мой «рудник» и не виден снаружи.

Но заиграла шарманка, мобильник — меня кто-то хочет, сын из французской его загранички — от субъективного хочет понять всю эту «нате вам» -данность, но «вой'с папули» ему не понятен. Вскрыл в телефоне вчерашнюю фотку — ставлю её «аватаркой» в мобильном — на чёрном фоне сидит Алексей, левой рукой обняв сына, и желтоватый огонь возле ног, как будто всплеск из переднего плана.

Всё перевернулось внезапно, через года два, я ему как-то сказал, что он давно уже «мышей не ловит», стал «старикашкою Пью», тогда как она (про его жену) вполне себе развивается, а раз в полгода она приезжала. Он сказал, что у него «есть своя правда», и заявил — у меня «ЧСВ» (ну чувство собственной важности, то есть), и я совсем ничего не достиг. Причём добавил эмоции, жёстко — и мне пришлось «поболеть». Потом ушёл навсегда, двадцать пять лет прошли даром. Он стал почти что последним из старой тусовки.

9. Юрский период сознанья

Глаза закрыты, так лучше. Для меня нет больше завтра — и завтра будет сегодня. Нет, я вполне хорошо отношусь к окружающей меня реальности, и, может быть, с пониманьем. Всё, что ни сделаю, здесь просто тает. Куда растратился мой личный импульс — видимо его совсем завалило тем, что, как хлопья, летит из окружившего мира — как карусель при метели. Оно меня не волнует, но заглушило — забило глаза, уши, рот — даже сказать что-то сложно. Есть много тех, кто в таком же, как я, положеньи, но также много и тех, кто всё вокруг превращает вот в это. Зрачкам под веками тесно, и я открыл бы глаза, но будет резать — свет, он нелепо активен — «а записался ли ты …, а вот они записались!» Я не хочу быть ни чем, что все они могут видеть, и не хочу так же видеть, что все они хотят мне «показать», и я глаза не открою. Что-то рождается из полутьмы, чуть проходящей в глаза через веки — всё в чёрно-розовых красках — чувствую или же так представляю. Глаза шевелятся под тонкой кожей.

Серные гейзеры, копоть и облака древней пыли, как на планете Помпея, вокруг крушатся статуи. И, хоть «я в танке» — мне по-фиг, но кислород в дефиците. Всё здесь уносится ветром, и в недоверии оно теряет свой смысл. Каждый в отдельности почти разумен — в пузыре собственной жизни, но, глядя со стороны — их затянул в себя бред. Кажется, очень несложно тупо оценивать — правда-неправда, в чём что-то правда, насколько, не потреблять откровенную дурь… Влезать в дела их не стоит. Общаться с ними всегда бесполезно, смысл их сознания мне недоступен — что они думают, не понимая. И мне почти их не жалко. Я развернулся, ползу прочь от них, но я опять почти там же. Вокруг «болота всех верящих» — щупальца, жала и пальцы. Зло это часть формы их бытия — оно сочится повсюду, Юрский период сознанья. Хотя, конечно не Юрский, и не период, конечно — всё безнадёжней, древнее. И я бы сжался, накрылся своим одеялом, но только подлость вспорола мне кишки. Выползти, пусть только внутри себя, туда, где чудится что-то другое. Я очень прост в своих мыслях, я здесь, похоже, пришелец — я не могу его вспомнить — мой мир, всегда ускользает от взгляда сознанья. Те, кто пытаются здесь тоже ползать, не догоняют теченья. Я так же — ткни меня пальцем, и я развалюсь, только одно издыханье.