Ненависть любви - [9]

Эстебан объяснил:

— Это «Джозеф К.[10]». Его принесло приливом однажды ночью. Когда мы приехали сюда, на берегу был другой корабль, но ночью разыгралась буря, и наутро оказалось, что море унесло его.

— Мой племянник, — заметила Андреа, — часами играет на этом судне. И как ему не надоест — для меня загадка! Что он там делает один, целый день?

— А по-моему, ничего загадочного, — возразил Эстебан. — Когда я смотрю на этот корабль, мне самому хочется снова стать ребенком.

Нашу беседу прервал гонг. В него старательно била тучная старуха с детской улыбкой. Мне сказали, что когда-то она работала машинисткой.

Вскоре все собрались. Мы расселись далеко друг от друга за довольно длинным столом. Мне представили единственного из постояльцев, кого я еще не знал, — доктора Маннинга. Маленький, розовый, морщинистый, замкнутый, одетый как рыбак, он не выпускал изо рта трубку, из которой то и дело сыпался пепел.

Один стул пустовал. Эмилия не пришла. Андреа, с помощью служанки, распоряжалась за столом. Эстебан вяло ел. Покончив с гороховым супом, он осторожно и тихо встал, подошел к радиоприемнику, надел очки, покрутил колесико настройки и поймал болеро.

Я бросал на Мигеля настойчивые взгляды, полные укора. Тот отводил глаза и с преувеличенным интересом смотрел на Мэри. Доктор Корнехо тоже не сводил с нее глаз.

— Какие чудесные кольца! — воскликнул Корнехо, излишне уверенно беря девушку за руку. — Браслет — золото четырнадцатой пробы и рубины замечательные.

— Да, драгоценности недурные, — ответила Мэри. — Мне они достались по наследству. Моя мать вкладывала все деньги в такие вещицы.

Мне-то, признаться, драгоценности показались слишком претенциозными, чтобы быть подлинными. Конечно, фантазии современных ювелиров могут напоминать лучшие старинные образцы: цвет камней, прихотливость оправы, символика — все это сбивает с толку неопытного ценителя. Моей кузине, впрочем, подобные сомнения были неведомы. В ее взгляде сверкала чистая зависть самой высокой пробы.

Сильно возвысив голос — нас заглушал радиоприемник, — я спросил у Мэри, что интересного она читала в последнее время.

— Ах! — вздохнула она. — Я читаю только те книги, которые перевожу. И должна сказать, из них уже можно составить довольно обширную библиотеку.

— Вот уж не думал, что вы так трудолюбивы, — заметил я.

— Если не верите, зайдите в мою комнату, — язвительно ответила она. — Увидите все книги, которые я перевела. Интересно, почему я совершенно не умею расставаться с вещами? Я их так люблю! Храню даже оригиналы переводов, даже черновики!

Мы уже приступили ко второму блюду — дичь была, пожалуй, слишком нежная, на мой вкус, — и тут появилась Эмилия. Глаза ее блестели, веки припухли, было похоже, что она плакала. В ней чувствовалось хрупкое величие обособленности — так всегда выглядит человек, который только что был в слезах. За столом возникла общая подавленность и уже не проходила, несмотря на усилия каждого из нас ее преодолеть.

Мэри спросила:

— Ничего, если я выключу радио?

— Будем вам очень признательны, — вежливо ответил я.

Тишина принесла облегчение, но лишь на время. Когда смолкла музыка, нам больше не за что стало спрятаться, каждый теперь был нескромным свидетелем неловкости других и печали Эмилии. Что за скрытая ненависть пылала в сердце этой девушки? Можно целый трактат написать о женских слезах: то, что обычно принимают за проявление слабости, на самом деле иногда бывает вызвано неудержимой ненавистью, а самые искренние слезы женщины проливают, чтобы тронуть только самих себя.

С завидным присутствием духа доктор Корнехо попробовал оживить беседу. Помогая себе диаграммами, которые он чертил вилкой на скатерти, он объяснял нам систему приливов и отливов на Южноатлантическом побережье. Потом, при нарастающем беспокойстве хозяев, принялся проектировать два немыслимых волнореза для нашего пляжа. Затем заговорил о крабьих отмелях и в конце концов показал, что нужно делать присутствующим, если они вдруг попадут в трясину, чтобы их не затянуло.

Мы уже стали забывать об Эмилии, когда Мэри сказала:

— Ах, а у меня еще и заботы святой Лусии! Эмилии в глаза попал песок; глядя на нее, можно подумать, будто она плакала. — И Мэри обратилась к сестре: — Зайди потом ко мне в комнату, я тебе дам капли.

Деликатность, с которой Мэри пыталась скрыть, что ее сестра плакала, заслуживала восхищения. Но та даже не потрудилась ответить.

Поистине, Мэри думала обо всем! В отличие от большей части человечества, которая и не вспомнила бы, что в присутствии медика неприлично рекомендовать лекарства, даже если речь идет о ключевой воде, она грациозно спохватилась и воскликнула:

— О, как бестактно с моей стороны! Ведь здесь доктор! Может, вы займетесь моей сестрой? По-моему, она в этом нуждается.

Я надел очки, пристально посмотрел на Эмилию и учтиво осведомился:

— У вас не болит голова после чтения? Не возникает ощущение жжения в ваших прекрасных глазах? Не мелькают мушки? А ночью вокруг источника света вы не видите зеленого свечения? А на воздухе… ваш слезный мешочек расширяется?

Я истолковал молчание Эмилии как утвердительный ответ и тут же высказал свое суждение.