Ненависть - [96]

Он никогда не знал, что такое душевная боль. Что такое физическая боль — знал, и со временем стал к ней почти нечувствителен, просто когда слишком много чего-то, это перестаешь чувствовать. Так камень можно поливать кислотой, с ним ничего не произойдет. Попробуй плеснуть кислотой на живую плоть… Ярре как-то сказал: «… или убьет тебя сам или сделает так, чтоб жить больше не захочешь.» Боль в груди была настолько сильной, что жить просто не хотелось. Смесь ярости, горя, безумной обиды, страха и горечь нераспознанного предательства. Не для чего жить — с тонкой жестокостью сделать камень живым и плеснуть на уязвимую плоть кислотой. Такая изысканная месть за все то, что творили с ним люди. Да и удивляться нечему — нельзя было не отомстить за все. Милый, добрый, смешной мышонок. Что он думал ночами, когда воин засыпал после любви? Считал, сколько дней осталось до решительного удара или думал, достаточно ли проснулось сердце Наместника, чтобы его можно было убить? Не было только одного — ненависти не было. Не за что ненавидеть-он враг и не предавал своих, а вот ты стал подаваться все более и более под его влиянием. До предательства так немного осталось. Но Наместник Империи не может быть убит стрелой твари… Он даже не имеет права уйти из жизни — не из-за кого. Надо отправлять мирный договор, надо посмотреть, что с ранеными, надо… Много чего надо…

Наместник встал с земли, с трудом огляделся — в глазах почему-то двоилось, горько щипало ссадину на щеке. Альберик возится с малышами возле бассейна-в дом заходить, видимо, боится. Черныш что-то жует, по-прежнему нервно икая, Беленький пищит — старик отмывает тваренка — перемазан при падении в земле и еще непонятно в чем. Ладно, с этими, более-менее, все в порядке. Дом надо очистить от обломков и убрать все, чтобы хоть на ночь зайти внутрь. Усилить караулы на стенах. Завтра дать Ярре по зубам и сотнику охранения — тоже, если бы цели тварей были бы другими, то порубили бы всех- доступ в город был, видимо, как-то проникли через крепостную стену, а никто не заметил… Надо посмотреть, что с Лисом, приблудами — живы ли? Странно, что Лис не ушел со всеми. Хотя… сожгли бы. А здесь — видимо, не тронут, иначе бы Эйзе не согласился бежать. Да уж, за жизнь ненавистного Наместника готовы простить даже нахождение с ним на его ложе. Только не будет этого… Никто не умирал от того, что его бросил возлюбленный. Глупость и минутная блажь Наместника. Красивая игрушка, сумевшая отомстить. А ты что думал — после того, как ты растерзал его в первую ночь и велел сделать это другим — он проникнется к тебе нежной любовью? Это надо быть последним дураком, чтобы поверить в такое. Был и верил, что уж лгать себе-то…

Лиса перенесли в одну из боковых комнат, возле узкой койки — не нашли ничего подходящего — сидит Ярре. Лицо у сотника растерянное — он не помнит подобного. Рыжий тихо стонет от боли, в себя не приходит. Только-только ставшее порумянее лицо снова бледное до синевы, веснушки на белой коже ярко выделяются, как меленькие звездочки. Ярре поднимает глаза на вошедшего Наместника. Нет, конечно, упрека там нет — ну кто мог знать, что Эйзе так предаст, только растерянность и горечь. Лис хрипло и тяжело дышит — рана скверная — в грудь, не приведи Боги, не выживет. Тогда Ярре с ума сойдет-чем таким обладают твари, что люди вцепляются в них намертво, несмотря на все запреты и непонимание?

— Как вы, господин? — голос Ярре доносится, как из-под воды.

— Я не ранен. Сейчас велю комнаты разобрать, чтобы было, где жить. Не уходи сегодня от нас — побудь с Лисом — тебя заменят.

Короткий кивок. Впрочем, что сидеть с Рыжим — или выживет, или нет — игра случая, и его никак не защитит рука сотника. Но все же — пусть побудет. Этот не предал…

Разгром в доме быстро убирают — сотня охранения пришла вся, сотник виновато смотрит на Цезариона — он словно обледенел весь, чтобы не выпустить ярость наружу. А в таком состоянии нередко и калечил виновных, тут терпит пока — до первого случая. Поэтому люди работают очень быстро — страх подгоняет, страх перед ледяными ненавистными черными глазами Господина. Он почти не говорит, в прежние времена нередко хватало и движения бровей. Да и сейчас хватает. Все тепло, радость, свет — все за краткие мгновения ушло из этого дома. Разъято тлением и страхом. Ненависти нет… Горечь…

Вечер уже. Пора в дом. Альберик едва не силой втаскивает упирающихся тварят, те очень боятся идти в дом — помнят крики, бой, боль раненых. Черныш ворчит, не переставая, уже несколько часов, Беленький жмется к брату, молчит на все вопросы — то ли онемел со страха, то ли боится говорить. Приблуды пришли в себя, с ними лекарь возится, чем-то отпаивает, безумно хочется расспросить, что же произошло — но он не разрешает — слабы еще очень. Поэтому принести немного еды для малышей, а спать уложить на кухне — там теплее пока и не так страшно — тварей там не было.

— Господин, Лис вас зовет, — сотник зовет негромко, только лицо у него перевернутое.

Наместник молча встает, идет к выходу. Внезапно Беленький подбегает к нему, широко разевает розовую пастюшку и четко произносит: