Ненависть - [93]

— Да, если ты захочешь…

Сотник усмехнулся, шепнул в спутанные рыжие волосы:

— Хочу.

Рыжий как-то утешенно пискнул, вытянулся во весь рост, прижался покрепче боком к Ярре и почти сразу заснул. Вот что, оказывается, беспокоило — он тоже помнил о проходящем сроке.

Утро началось громко — с перепуганного квохтанья фазанят в саду, перешедшего в истошный писк. А как же — мелкие проснулись раньше всех и решили погулять. А тут — такая радость-клетка с живыми игрушками. Восторженный визг тварят сливался с отчаянными призывами на помощь пуховичков. Раздался рассерженный голос Альберика, вой Черныша-это не терпеливый Наместник, расплата последовала незамедлительно, что-то запищал Беленький. В сад выглянул заспанный Ярре — Альберик уже закрывал клетку с отловленными фазанятами, Черныш с ревом размазывал слезы по щекам — в крепости он выл, но не плакал, сзади трагически вздыхал Беленький. На лице старого раба сочувствия не было — плен пленом, а вести себя надо уметь. Сотник тихо хмыкнул и отступил вглубь комнаты.

— Что случилось? — тихий голос Лиса.

— Альберик воспитывает тварят. Не завидую им — он и с Ремигием всегда справлялся.

Лис засмеялся. Справиться с бешеным Наместником — вот это задача.

Раздраженный голос откуда-то сбоку:

— Я же говорил, что поотрываю им головенки, если будут шуметь!

— Господин, малыши же — ну, бывает!

— Альберик, ты о ком сейчас — о безголовых курятах или об исчадиях тьмы?

Вой Черныша стал громче. Потом внезапно оборвался.

— Не перекорми их сладким, а то еще животы заболят — будут пищать всю ночь.

— Нет, на сегодня хватит. В дом- есть и купаться!

И более почтительно:

— Господин, шли бы вы в спальню — холодно, одеться бы вам…

Утро пробуждения дома. Столько забот. Но дом начал жить, полон тварей, людей, птиц… Суета.

Мыш после ночи просто перестал говорить с Наместником. Молчал, несмотря на робкие попытки воина извиниться и приласкать его. Молча расчесывал волосы, умывался, отмывал тело от последствий ночи, одевался. Делал все это, как неживой. Так же молча пришел на кухню, механически что-то жевал, положенное в тарелку Альбериком. Так же механически посадил на колени Беленького, который пришел к нему приласкаться — он был еще совсем глупый, лез ко всем. Наместник сидел недалеко, и это все ему не нравилось. Черныш от обиды забился куда-то под стол и там тихо пищал. Альберик не обращал на это никакого внимания, тарелка с кашей стояла на столе, рядом с тарелкой Беленького — хочешь есть — переставай выть и вылезай, или ходи голодным. Кое-как притащился бледный Лис, плохо он выздоравливал, за ним бодро пришагал сотник. На попытку сотника сказать об отмене домашнего ареста, Наместник только поднял брови:

— И Рыжика здесь бросишь?

— Почему брошу? — сотник немного растерялся — он не ожидал, что Ремигий что-то возразит против перехода Лиса к нему.

— Сколько дней в году ты бываешь дома?

Ярре пожал плечами-столько же, сколько и Наместник — почти никогда. Да, Лис в одиночестве с ума сойдет.

— И что теперь делать?

— Подожди, пока совсем окрепнет. Будешь приходит каждый вечер…

Лис отчаянно всхлипнул:

— Господин, я боюсь без него спать!

Альберик от неожиданности что-то с грохотом уронил. В повисшей внезапно тишине было слышно, как торопливо вылезает из-под стола Черныш, скребет отросшими коготками по полу. Эйзе вдруг истерически захохотал, его била дрожь, смех вырывался непроизвольно. Лис растерянно смотрел на Мыша, а тот смеялся, не в силах остановиться. Наместник быстро сказал:

— Значит, будешь спать вместе с ним! Эйзе, успокойся, ну, успокойся же…

Мыш мотал головой, из глаз потекли слезы, смех переходил в рыдания, тело начало сотрясать судорогами. Ремигий с болью взглянул на искаженное лицо мальчишки. Опять его безудержная похоть, ну почему так — безумно соскучился по Мышу, хотел быть с ним, а теперь — вот это… Не обращая внимания на ошалелые взгляды окружающих, подхватил рыдающего Мыша на руки и понес из кухни. Последнее, что увидел, уходя — Черныш, с жадностью пожирающий кашу из своей тарелки, зачерпывая ее лапками, добрался-таки под шумок…

В спальне сел на ложе, усадил Мыша на колени, накрыл меховым одеялом сверху, сделал для него маленький теплый домик.

— Мыш, прости, ну прости меня, дурака. Я не хотел обидеть. Просто очень соскучился…

Горькие рыдания в ответ. Мальчишка весь трясется, лицо мокрое от слез, похоже, он просто не понимает, что ему говорят. Ремигий начинает медленно вылизывать плачущие глаза, мокрые соленые щеки, припухшие губы.

— Мыш, родной, ну прости… Ну скотина я бесчувственная, я знаю. Но ты-то хоть не плачь. Не буду я так больше, честью клянусь-не буду…

Уже клялся. Может, жизнью Мыша поклясться — хоть это удержит от повторения подобного. Ну что же делать, снова готов себя хоть плетью отстегать за такое — но ведь не исправить ничего. Мыш продолжает трястись от слез и плакать…

— Мыш, прости. Я… ну я не знаю, как получилось. Мыш, не плачь ты, ради Богов… Мыш, ну ударь меня, укуси — я стерплю, ну виноват я, виноват! Мыш, хочешь, купим тебе новый доспех серебряный и новый меч? Лук купим? Мыш…

Хриплым от слез голосом:

— Не хочу… Лучше купи себе наложницу, когда совсем невтерпеж…