Ненастье - [25]

— Зачем?

— Почём я знаю.

— А там … ничего не болит?

— Нет.

— Тогда не надо.

— А то я уж подумал, на старости лет срамиться придётся.

Ощупав больные места, Слёзушкин сделал заключение:

— Сломан копчик, одно — два ребра, повреждена мышца — трицепса. Смерть это не принесёт, — успокоил, — но сидеть вам, Иван Фролыч, теперь нельзя месяца два, а то и более. На бока наложите из простыни тугую повязку. На руку компресс. В течение месяца полнейший покой. Лежать, лежать. И только на жёстком. Никаких работ, а то рёбра не срастутся. Не говорю уж о копчике. У пожилых людей кости всегда плохо и долго срастаются.

— То есть как никаких работ? — удивился староста.

— Вот так. Не вздумайте поднимать тяжести белее пять фунтов!

И Слёзушкин поспешил к двери.

— И коня запрягать нельзя?

— Я вас, Иван Фролыч, упредил. Не дадите сразу рёбрам срастись, потом они никогда не срастутся. А это мучения до конца дней.

Староста смачно выматерился.

Старостиха перекрестилась.

— Вот ить богохульник старый! Лается, как пёс! — и поспешила вслед за Слёзушкиным. — Семён Поликарпович, ты ить дома-то не поел. Отпаужинай с нами.

— Что вы, что вы, Аграфёна Демьяновна, премного благодарен за приглашение, да право, не хочется покуда.

На улице заморосил дождь. И Слёзушкин в который раз пожалел утерянный зонтик. Безуспешно пытаясь обходить грязь, он стал пробираться к дому Якова Афанасьевича.

С Яковом Афанасьевичем он встречался последний раз на похоронах тётушки — четыре года назад. Правда общаться он с ним там не общался, не до того тому было — организовывал похороны. Да и до этого родственных отношений близких не было. Раза два встречались всё у той же тётушки, и все-то. Необщительный он какой-то, Яков Афанасьевич. Всегда как бы не замечал Слёзушкина. Особенно, если в городе увидит Слёзушкина, то никогда не посмотрит в его сторону. Слёзушкин такое отношение дальнего родственника к себе списывал на его старческую память и свой невзрачный вид. Если текла бы жизнь в городе по-старому, он бы никогда не пошёл к нему. Потому что, во-первых, очень не любит обременять людей своими просьбами. Во-вторых, родственниками они были, когда тётушка была жива, а теперь-то какие родственники? Так, седьмая вода на киселе.

Он шёл к нему как на поводке. Нужда заставляла. Не к кому больше обратиться. Самому Слёзушкину ни дом продать, ни скарб увезти. Неспособен он решить эти вопросы по складу характера. А Яков Александрович, если захочет, может. У него и лошадей полный двор, и повозки есть. Да и в городе он, тётушка сказывала, всюду вхож, как медный грош.

Усадьба родственника была обнесена высоким, глухим забором. Постояв у ворот в нерешительности, Слёзушкин взялся за кольцо и негромко постучал. Во дворе тут же басом забрехал пёс и, громыхая цепью, приблизился к воротам. Слёзушкин на шаг отступил.

Через некоторое время в заборе, слева от ворот, кто-то открыл неприметный для сторонних глазок.

— Чево надо-ть? — спросили неприветливо, с трудом перебивая собачий брёх.

Слёзушкин, пытаясь понять, кто и откуда говорит, закрутил головой.

— Не верти шарабаном-то, отвалится. Говори, чо надо и ступай дале!

— Якова Афанасьевича … увидеть бы …

— Я, чай, не картина, нечо глазеть. А кто будешь-то?

Наконец Слёзушкин увидел глазок и подошёл ближе.

— Родственник я ему, доктор городской больницы, Слёзушкин Семён Поликарпович.

За забором помолчали. Глазок закрылся. Фукнули на собаку, бряцнула щеколда, и ворота отворились. Бегло осмотрев Слёзушкина, хозяин скомандовал:

— Заходь!

От такой встречи тот сконфузился и в растерянности шаркнул ногами, как перед входом в дом.

— Какая тя холера в такую хлябь таскает, — закрывая ворота и хмуро поглядывая, проворчал родственник. — Добрый хозяин в таку погоду собаку не выгонит.

— Ваша правда, Яков Афанасьевич, — согласился Слёзушкин, опасливо поглядывая на насторожившегося пса, ростом который чуть ли не по пояс ему. — Да ничего не поделаешь — нужда. Без неё-то разе б я попёрся грязь месить.

Закрыв ворота, хозяин встал перед нежданным гостем.

— Ну?

Слёзушкин понял, в дом его проводить не собираются, а, следовательно, дело выкладывать придётся здесь, у ворот, под дождём.

— Дело у меня, Яков Афанасьевич, вот какое … видите ли …

Беда Слёзушкина была в том, что спросить напрямую он стеснялся, не мог, а начинать подходить издалека, дипломатически — не умел. Он это знал и от этого терялся ещё пуще. Хотя в мыслях иногда вёл с кем — нибудь деловые разговоры так, что собеседник поступал по его замыслу и словам.

— Ты вот што, — прервал его родственник, — забыл, как тя навеличивают-то?

— Семён Поликарпович.

— Дык, Семён, ты таво, языком-то маленько пошустрей двигай. А то с небес-то не солнце светит, а дождь сыплет. Не хватало мне ишо с тобой простудиться да слечь.

Такие одёргивания сбивали Слёзушкина окончательно.

— Да, да, — пролепетал он. — Видите ли, я … мы с Ксенией Степановной, супругой моей, … дом-то, видите иё от родителей остался. Так вот, мы его порешили вчера, то есть нет, сёдни — продать.

— Ну … дело доброе, надо, — почесал в бороде родственник.

Слёзушкин не знал, что говорить дальше. То, что нужно продать, он и сам знал. Но вот кому и как, он не ведает. По его мысленному, плану родственник должен был сказать: «хорошо, что пришёл ко мне! Я знаю, кому продать ваш дом. И цену мы за него возьмём такую-то!» А он видишь, как — «Дело доброе, надо. М-да!»