Немые и проклятые - [8]

— Не думаю, что убийце наша работа представляется такой уж увлекательной. Ему-то совсем ни к чему, чтобы его поступки расследовали, — усмехнулся Фалькон. — Ведь он надеется от нас улизнуть. К чему я об этом говорю? Чуть раньше вы сказали, что случившееся с семьей Вега похоже на самоубийство. Но что, если это все-таки убийство? В таком случае убийца изо всех сил постарался бы навести следствие на пришедшую и вам в голову мысль, подсунув нам внятную предсмертную записку, а не замысловатую фразу, заставившую следственную группу задуматься: «Что все это значит?»

— Если только он не сумасшедший, — сказал Васкес. — Не один из этих серийных убийц, бросающих вызов обществу.

— Ну, какой же это вызов! Обрывок записки, написанной рукой сеньора Веги, отнюдь не выглядит как попытка психа раззадорить следствие. Это слишком двусмысленно. И потом, на месте преступления нет деталей, которые мы ассоциируем с убийцей-психопатом. Например, такие люди придают значение положению тела. Они встраивают в картину элементы своей одержимости. Обозначают свое присутствие, дают понять, что здесь не обошлось без работы изощренного ума. В кадре, смонтированном серийным убийцей, нет случайностей. Бутылка жидкости для труб не остается там, где упала. Всему придается особое значение.

— Что же получается? Супругов Вега убил некто неизвестный в расчете, что полиция станет расследовать дело? Да какой нормальный человек на это пойдет? — спросил Васкес.

— Человек, имевший вескую причину ненавидеть сеньора Вегу и желавший, чтобы все узнали, кем он был на самом деле, — ответил Фалькон. — Возможно, вам известно, что расследование убийства — процедура очень неделикатная. Чтобы найти мотив, мы должны не только провести вскрытие тела жертвы, но и обнажить, вывернуть наизнанку жизнь погибшего. Нам придется вникнуть во все аспекты его деловой, общественной, публичной, частной жизни настолько глубоко, насколько это возможно. Может быть, сам сеньор Вега…

— Но вы ведь не сможете заглянуть человеку в голову, правда, инспектор? — перебил его Васкес.

— …пытается передать нам сообщение. Сжимая записку в кулаке, он, возможно, просит нас расследовать это преступление.

— Простите, что перебиваю, но это очень важно! — горячился Васкес. — За годы работы я убедился: у каждого человека три голоса — публичный, чтобы говорить с миром, частный, который он оставляет для семьи и друзей, и самый сложный из них — голос, звучащий в его голове. Тот, которым он говорит ссамим собой. Успешные люди вроде сеньора Веги — я знаю это точно! — никогда и никому не позволят услышать этот голос: ни родителям, ни жене, ни своему первенцу.

— Дело не в этом, — сказал Фалькон.

— Дело в том, что мы проникаем в суть, — поддержал его Кальдерон. — Изучаем поступки человека, его поведение с другими… с разными людьми и на этом основании составляем психологический портрет жертвы.

— Поверьте моему опыту: действуя таким образом, вы услышите лишь то, что он позволит вам услышать, — возразил Васкес. — Позвольте показать вам кое-что, и вот тогда вы скажете, удалось ли вам постичь внутреннюю суть сеньора Веги. Мы уже можем пройти через кухню?

Позвали Фелипе и Хорхе, чтобы проверить кухню и освободить проход. Фалькон дал Васкесу пару резиновых перчаток. Они прошли к двери, ведущей в комнату-кладовую, три стены которой занимали высящиеся от пола до потолка холодильники из нержавеющей стали. На свободной стене развешан впечатляющий набор ножей, топоров и пил. На белых плитках пола ни пятнышка, чувствуется слабый хвойный запах моющего средства. Посреди комнаты стоял деревянный стол со столешницей толщиной в тридцать сантиметров. Ее выцветшая поверхность была испещрена надрезами и зарубками, в середине выемка, край стола в лохмотьях от постоянного использования. Глядя на этот стол, Фалькон ощутил холодок надвигающегося ужаса.

— А здесь он хранит трупы, верно, сеньор Васкес? — спросил Кальдерон.

— Загляните в холодильники и морозильные камеры, — ответил адвокат. — Там полно трупов.

Кальдерон открыл дверь холодильника. Внутри находилась половина освежеванной коровьей туши — мясо было глубокого темно-красного цвета, почти черное в местах, не покрытых радужной пленкой или слоем сливочно-желтого жира. В холодильниках с другой стороны хранилось несколько бараньих туш и розовый поросенок. Голова поросенка была отрезана и висела на крюке, уши топорщились, глаза прикрыты длинными белыми ресницами, словно он спокойно спал. За остальными дверями оказались куски замороженного мяса, упакованные и уложенные в корзины или просто навалом лежащие в глубине темной заиндевелой камеры.

— Что вы на это скажете? — спросил Васкес.

— Да, Вега не был вегетарианцем, — произнес Кальдерон.

— Он любил сам разделывать мясо, — сказал Фалькон. — Где он его брал?

— На специальных фермах Сьерра-де-Арасена, — ответил Васкес. — Он считал, что севильские мясники не имеют ни малейшего представления о том, как следует обращаться с мясом, как его правильно разделывать и развешивать.

— Значит, он прежде работал мясником? — спросил Фалькон. — Вам известно, где и когда?