Немой Онегин - [9]
На злонамеренной виньетке изображены: кинжал, кусок цепочки, вазочка-креманка и змея. Вот и думай: что померещилось могущественному шефу жандармов? В СССР 70 лет недаром твердили про всеудушающую царскую цензуру. Хотя по части удушения превзошли всех чемпионов. О советской политической цензуре кое-что можно понять из книги Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Вот большая цитата:
Началось горькое лето 1942 года. В сводках появились новые названия фронтов: Воронежский, Донской, Сталинградский, Закавказский. Страшно было подумать, что бюргер из Дюссельдорфа прогуливается по Пятигорску…
В газету приходили военные, рассказывали об отступлении. Помню полковника, который угрюмо повторял: «Такого драпа ещё не было…»
Отступление казалось более страшным, чем год назад: тогда можно было объяснить происходящее внезапностью нападения. Не про всё я тогда знал, да и не про всё из того, что знал, мог написать; всё же мне удалось летом 1942 года сказать долю правды — никогда не напечатали бы такие признания ни за три года до этого, ни три года спустя.
Вот отрывок из статьи в «Правде»: «Помню, несколько лет назад я зашёл в одно учреждение и ушибся о стол. Секретарь меня успокоил: "Об этот стол все расшибаются". Я спросил: "Почему не переставите?" Он ответил: "Заведующий не распорядился. Переставлю — вдруг с меня спросят: "Почему это ты придумал, что это означает?" Стоит и стоит — так спокойней…" У нас у всех синяки от этого символического стола, от косности, перестраховки, равнодушия».
А вот из статьи в «Красной звезде»: «Кто сейчас расскажет, как люди думают на переднем крае… Они думают о будущем, о той чудесной жизни, которую построят победители… Война — большое испытание и для народов и для людей. Многое на войне передумано, пересмотрено, переоценено… По-другому люди будут и трудиться и жить. Мы приобрели на войне инициативу, дисциплину и внутреннюю свободу…
Простите, тут даже придраться не к чему; скучно, вяло, какой-то переставленный символический стол, какие-то стёртые фразы о будущей жизни «по-другому». Но Эренбург в своей книге (которая в 1960‑х, во время Оттепели казалась смелой) цитирует эти фразы с гордостью. Он отважился их написать! Газета рискнула напечатать! А потом добавляет: ни до 1941‑го, ни после 1944‑го такие дерзости пройти в печать не могли. То есть только в момент страшных военных катастроф.
Нужно сознаться, что наша общественная жизнь — грустная вещь. Отсутствие общественного мнения; равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной; это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние.
Возможно, вам эта публицистика показалась неуместной. Какое отношение к «Онегину» имеют реалии сегодняшнего дня? Но предыдущий абзац — это слова Пушкина из письма Чаадаеву 19 октября 1836 года. 180 лет назад, скоро двести.
VI. Браво!
Начиналось всё так лучезарно, что лучше и быть не может. Южная ссылка оказалась шикарным приключением. Политический! поднадзорный![5] — Какую биографию делают нашему Сверчку! (Сверчок — кличка Пушкина в Арзамасе.) Ещё в рукописи Первая глава «Онегина» вызвала невероятный восторг.
В. А. Жуковский — Пушкину
12 ноября 1824. Санкт-Петербург
Ты имеешь не дарование, а гений… Ты рождён быть великим поэтом… Читал Онегина и Разговор, служащий ему предисловием: несравненно! По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе.
Не кто-нибудь — Жуковский! Такой отзыв выше всякой литературной премии. Вряд ли сегодня прославленный мэтр, председатель жюри почётных премий, награждая победителя, скажет ему: ты талантливей меня.
Вот ещё один поклонник, знающий толк:
П. А. Плетнёв — Пушкину
22 января 1825. Санкт-Петербург
Какая прелесть! Латынь мила до уморы. Ножки восхитительны. Ночь на Неве с ума нейдёт у меня. Если ты в этой главе без всякого почти действия так летишь и влечёшь, то я не умею вообразить, что выйдет после. Разговор с книгопродавцем верх ума, вкуса и вдохновения. Я уж не говорю о стихах: меня убивает твоя логика. Ни один немецкий профессор не удержит в пудовой диссертации столько порядка, не поместит столько мыслей и не докажет так ясно своего предложения. Между тем какая свобода в ходе! Увидим, раскусят ли это наши классики?
Они, конечно, не могли «вообразить, что выйдет после». Они ж прочли лишь Первую главу, ещё не знали письма Татьяны, знать не знали замысла и даже догадаться о нём не могли (да и законченный «Онегин» остался загадкой, которую они не только не разгадали, но и не увидели). Зато предчувствия их не обманули. Русскую литературу ждал шедевр. (Или правильнее: Русская литература дождалась шедевра.)
…Маленький частный случай. Мой доклад на Международном семинаре переводчиков назывался «С русского на русский».
Реальная проблема: не только для иностранцев, но и для многих (увы, очень многих) жителей России русская классическая литература полна тёмных мест, нуждается в переводе.
Участники семинара — профессиональные переводчики из разных стран. Трое были из Италии, трое из Испании, двое из Франции, Англия, США, Иран, Чехия… Они переводят русскую классику на свои родные языки. Зачем? — ведь всё давно переведено: и Достоевский, и Чехов, и…
