Немой Онегин - [130]
Читаешь частное письмо чрезвычайно умного и мужественного Тургенева и видишь: пишет 53-летний мужчина — а будто рыдает Офелия:
…Когда герой гениального романа Набокова решил писать о своём отце, он готовил себя к этой работе, читая Пушкина.
Пушкин входил в его кровь. От прозы Пушкина он перешёл к его жизни… Учёные книги лежали рядом со старыми русскими журналами, где он искал пушкинский отблеск. Там он однажды наткнулся на замечательные «Очерки прошлого» А. Н. Сухощокова.
«Говорят, — писал Сухощоков, — что человек, которому отрубили по бедро ногу, долго ощущает её, шевеля несуществующими пальцами и напрягая несуществующие мышцы. Так и Россия ещё долго будет ощущать живое присутствие Пушкина. Есть нечто соблазнительное, как пропасть, в его роковой участи, да и сам он чувствовал, что с роком у него были и будут особые счёты. В дополнение к поэту, извлекающему поэзию из своего прошедшего, он ещё находил её в трагической мысли о будущем».
Набоков. Дар
Замечательные мысли! Ничего, что Набоков выдумал и А. Н. Сухощокова, и его «Очерки», — зато как выдумал! Приём тот же, что в «Египетских ночах»: выдуманный герой романа пересказывает «очерки» другой выдумки.
А на самом деле это переживания автора — это Набокову отрубили Россию, и он чувствует её постоянно и ужасно:
1939, Париж
У Набокова отрубили Россию. У России — отрубили Пушкина. А мы? Мы родились у инвалидов. Мы родились там и тогда, где всё уже было отрублено давно. И никакой фантомной боли наши культяпки не испытывают. Волчата, родившиеся в зоопарке, не знают про лес — вот и не тоскуют по нему. Клетка, миска, толпа крикливых двуногих, вопли радиообъявлений — это и есть мир. Вот разве что иногда, во сне, странное место, где много деревьев, но нет ни клетки, ни миски… бред. И оказавшись там, волк скулит во сне…
Вот пророчество! Блажен, что не дочёл. Русский роман от «Играли в карты у конногвардейца Нарумова» (Пиковая дама) дописался до «Играли в карты у коногона Наумова» (Шаламов, Колымские рассказы), а потом… Но пусть наши дни обождут за дверью.
Денис Давыдов — Вяземскому
6 марта 1837
Пройдя сквозь весь огонь наполеоновских и других войн, многим подобного рода смертям я был и виновником и свидетелем, но ни одна не потрясала душу мою, подобно смерти Пушкина. Грустно, что рано, но если уж умирать, то умирать должно так, а не как умрут те знакомые нам с тобою литераторы, которые теперь втихомолку служат молебны и благодарят судьбу за счастливейшее для них происшествие. Пушкин и гением, и чувствами, и жизнию, и смертью парит над ними!
Денис Давыдов — человек прямой, открытый, храбрец, боец, врать не будет, витиеватые речи ему чужды. И умён. Так что вряд ли гусар заблуждался насчёт литераторов, благодаривших судьбу за устранение непобедимого конкурента. Мы и сами видели таких счастливцев на похоронах Высоцкого. Возможно, и Моцарта, и Маяковского провожали счастливцы, чей взор блистал послушною слезой. Это ведь только плебс не умеет плакать по команде.
Но мы сейчас не о безутешных лицемерах. Мы о другом.
…Замечали в сумерках сияющую макушку высокого дерева? Её всё ещё видит солнце. Замечали вечером сверкающий самолётик в тёмном небе? Он сверкает, ибо там, наверху, ещё светит солнце, когда мы, внизу, уже покрыты тьмой. Окажись мы в Космосе, глядя на поворачивающуюся Землю, видели бы, как всю Азию уже накрыла ночь, и только Эверест и другие восьмитысячники сверкают во тьме. Так мрак забвения накрывает прошлое. Уходят во тьму миллионы маленьких (или, чтоб не обижать, скажем, среднего роста). Страшно подумать, сколько миллиардов накрыла тьма, а гений сияет, не меркнет.
Над непроницаемой мглой сияют только вершины.
2011–2019.
